Сибирские огни, 1988, № 10
Со стороны это выглядело нелепо, но старшине, увешанному тяжелыми гранатами, со скользкой бутылкой в руках было не до картинности. Вражеский пулеметчик не сразу среагировал на появление старшины в секторе обстрела. Видимо, он не догадывался о его дальнейшей цели. Но на всякий случай пристрелялся к воронке. Солдаты, затаив дыхание, на блюдали за поединком старшины с крупнокалиберным пулеметом. От крыл глаза и Артюхин. Он разгадал маневр старшины. Когда Николай- чук вновь подобрался, чтобы перескочить к парапету, он крикнул ему: — Подожди! И старшина тоже сообразил, что прыгать нужно не тогда, когда пуле мет молчит, готовый метнуть струю свинца в любую сторону, а когда он уже занялся какой-то целью. Скоро пулемет застрекотал, и Николайчук завершил свой акробатический номер. Укрывшись под парапетом, он оглянулся и благодарно кивнул Семену. Первые гранаты не долетели. Потом он приноровился. Пулеметчик понял опасность, стал стрелять по этому пустому полю, из которого вдруг вырастает рука и кидает навстречу ему гранату за гранатой. Рукава шинели Николайчука были разорваны пулями, словно их изгрызли соба ки. Потом старшина швырнул керосин. Тяжелая бутылка легла в метре от амбразуры. Керосин растекся полосой, впитался в землю, а потом, подожженный следующей гранатой, вспыхнул, зачадил и поставил таким образом завесу перед амбразурой. Когда старшина это увидел, он отполз на другое место, привстал и широким, точным движением послал по следнюю противотанковую гранату прямо в щель амбразуры. Последовал страшный грохот. Броневой колпак подскочил вверх. Взорвавшиеся боезапасы разнесли бетонную нору. В небо поднялся столб серого с желтым отсветом дыма. Не успело затихнуть слабое эхо взрыва, как над полем раскатилось нестройное «Ура!» и ломаная цепь двинулась дальше на штурм пред местья. Впереди бежал лейтенант. Иконников с Кунанбаевым и Сметаниным держались возле старши ны, руку которого все-таки зацепило. Артюхин подался было за взводом, но не пробежал и десяти шагов,— его охватила слабость. Он едва ке выронил автомат, в глазах наклони лось картофельное поле. Семен тяжело опустился на землю. Откуда-то взялась кукушка. Ее голос был далек, но отчетлив. Она твердила свою весеннюю песню. Артюхин сидел на поле, обняв автомат, и считал. «Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать...» На тридцать втором году Артюхин вздрогнул и ощутил боль в боку. Хотел посмотреть, что случилось, но не успел. Это была одна из тех шальных пуль, выпущенных уже не от ненависти, а от страха и отчаяния. Она мог ла пролететь мимо. Но есть неисповедимая печаль в совершенной слу чайности. В Артюхина попала пуля, но он этого не понял, так как ему просто показалось, что кто-то сильно тряхнул его рукой за шею, и от этого рыв ка в голове что-то стряслось, мир стал троиться в его глазах. — Я тебе подерусь,— вяло заметил Артюхин тому, кто двинул ему по шее.— А портянки-то мои. Гуськов, зря надеваешь,— сказал он с укоризной, видя, как ночью вороватый Гуськов меняет свои старые пор тянки на его, Артюхина, новые.— Оставь, говорю, портянки! — Что это он?— недоуменно спросил Иконников. — Дура! — грозно цыкнул на него старшина. Он присел на корточки и тронул Артюхина за плечо:— Сеня? Семен? — Маслицем полей,— ответил ему Семен. Перед ним стояла миска горячей картошки и сестра, прижимая к груди, резала ржаной каравай на длинные ломти.— Сейчас, Сеня,— ответила сестра своим чудным пе вучим голосом.— Сейчас... — Семен, Семен!— говорил старшина, ничего не предпринимая, про должая сидеть перед ним на корточках, опустив вниз свою забинтован ную руку.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2