Сибирские огни, 1988, № 10

А он лежал и думал о том, как быстро он оказался дома. Потом еще раз забылся. Снова липы чужие поддавались ветру, и хлестнула в грудь совсем неродная ветка, так горячо, что не в силах вздохнуть еще раз, но он вздохнул и провалился в черное. Разбили зеркало в саду под самым деревом из листьев, осколки острые найду, ногой босой по ним ступая, летали блики по ветвям, потом погасли, острой болью вошли под кожу злые стекла, возможности отображений. Разбили зеркало в саду пустые дети, чьи забавы хранят возможность проявлений чудесных свойств души и сердца. Еще они над стариками недавно гадко насмеялись, обворовали стариков, забрали костыли и палки. Я иглы тонкие зеркал искал в стопе, кровь деликатно напоминала о себе таким знакомым замираньем, что цвет не значил для меня, она могла бы быть и желтой, я все равно узнал бы сразу, что часть меня уходит в землю. Не все осколки я собрал, часть продолжала отражать живую зелень, небо очень непримечательным в них было. И я все понял, дело в том, что от возможности зеркально себя представить — до того, как обратиться в этот мир, лежит одно из расстояний, величина его ничтожна, но только место перехода из отражений в бытие найти удастся, лишь попав в одну из личностей удачи, когда она, как человек, к тебе подходит, руки тянет, глазами смотрит, говорит, а ты лови ее и мучай. Но только место перехода— подобно двери из стекла, и на одну из этих граней налеплен светлый, невесомый, вполне вещественный металл. И, глядя в дверь, увидищь только, как отражение в тебя таким же взглядом упирает, и тоже ждет, и тоже хочет к тебе пройти, но, повернув стальную рукоять засова, ты отражение свое отдашь смотреть другим, а сам увидишь что-нибудь другое, другое, только не себя. Разбили зеркало в саду, когда-то был в нем отражен я, теперь на части я разорван, разбили зеркало в саду. Мы снова вышли, оружие к животу прижимая, хотя изменилась война, другие правила. Все, кто еще мог, даже отверженные с нами, и стрелка компаса шаги наши тихо правила, оповещая по цепи: север остался слева, и кто-то сказал: «Хватит»,— и поднялся нелепо, и сердце замерло, когда его пробивала статья, а я лежал, вжимаясь в теплую спаленку, и рассуждал — так мог бы встать я, и тогда бы с моей груди отлетала окалина. Что делать, у противника больше стали, и стволы его шире, чем выход наружу нам, и над головами новые куски пролетали.