Сибирские огни, 1988, № 10

в раззолоченном замке (двое в латах — у входа), в пиджаке наизнанку проживала свобода. Официально. С пропиской. Задавала банкеты, где плясали артистки, флиртовали поэты. Чтоб случайные ветры не смутили свободу, были стенами сплетен огорожены годы. Но в веселой тюряге, не прознав об аресте, оказались бродяги со свободою вместе. И они поначалу привыкали к банкетам, да тянулись мечтами к привокзальным буфетам. И однажды свобода на банкете каком-то (двое в латах — у входа) вдруг увидела в окна: разбегаясь упруго, через стены сигали мужики друг за другом, в заповедные дали... А МОЖЕТ БЫТЬ, НИКТО НЕ ВРЕТ! А может быть, никто не врет, когда единогласно все голосуют за «Вперед!»— куда вперед — не ясно,— все голосуют за свою дорогу, веря свято, что именно ее одну имел в виду оратор, и все дороги, словно в Рим, ведут вперед сограждан, и мы с тобой на том стоим, избрав свой путь однажды? А может быть, никто не врет, да и зачем впустую? Кто шел вперед — идет вперед, другие — голосуют. ДЕЛО БЫЛО В ИНТЕРНАТЕ I Их семь человек из двухсот. Им положено есть вкуснее: кто-то сверху решил — антрекот, вместо жареной рыбы, заменит родителей семерым... И как хочется рыбы им. Заколочены рамы, нельзя броситься в окна, где на улице важно с мамой ходит пацан, а навстречу на санках папа катит девчонку, и девчонка, конечно, очень любит отца. У ребенка нет мамы, папы нет у ребенка, потому что однажды по великой любви или просто по пьянке стала бабой девчонкц, стала бабой, а женщиной ие смогла, «Се ля ви». — Андрей Борисович, вы — наш папа, Фаина Фоминична — наша бабушка... Таня Рубцова присела рядышком. — А мама? — Мама? Она приедет... Обязательно. Чтобы не услышал строгий воспитатель, второклашка дышит шепотом в кровати. Мама отчего-то вновь не забирает — может быть, работает или отдыхает. Может, дядя Виктор или папа Костя к маме на пол-литра завернули в гости,