Сибирские огни, 1988, № 10

у тиг+чШй ПОЛУИ Геннадий Естамонов. Свое место. Повести. М., «Современник», 1987. В книге п ор аж ает удивительный феномен. В каж дой повести есть эп и зод, который вполне мог бы стать ударным, поразить воображ ен ие. Таков, например, рассказ о Максиме Данилыче в первой повести «Б л а­ годарность за четвертый класс» — об «авантюристе и мошеннике высокого клас­ са», который жил тем, что «доил» дир ек ­ торов: ш антажировал и соби рал с них «по­ доходны й налог». Этот Максим Данилыч усыновил главного героя и д а ж е привя­ зался к нему, а потом... проиграл в кар­ ты воровской «малине»... П одобный ж е, «шоковый», эфф ект могла иметь вся повесть «З д есь я ж иву», где речь шла о больном ребенке. «При родах меня пытались спасти, тянули клещ ами,— рассказывает Алеш а,— видимо, поэтом у у меня такая п родолговатая, как еловая шишка, голова». И дальш е — о мучитель­ ном ощущении своей неполноценности, не­ лепости, «второсортности», своего «удела»: «В се было моим навечно: продолговатая голова с гл азам и -ф ар ам и .. ресницами — опустишь их, и всем каж ется; плачу; боль­ шой рот с пригнутыми книзу уголками губ; д а ж е улыбаю сь и то кисло, а так — одна печаль. О то лба д о губ — длинный нос, изогнутый запятой, одна ноздря выше другой , словно постоянно принюхиваюсь к чему-то подозрительно. Все вместе — п е­ чальная, плаксиво-подозрительная ф и зи о­ номия...» и т. д. Но эти эпизоды так и не становятся «шоковыми». Автор д а ж е как бы специ­ ально стирает, гасит их напряж енность, окруж ая другими, уравнивая, метя знаком: «П росто жизнь». Что это? Н едои спол ьзо­ вание роли сюж етны х поворотов? Нет. В друг понимаешь, что автор ставит «на др угую лош адку». Нагнетание стрессовых ситуаций не входит в писательский замы ­ сел. У него иные методы воздействия. Иная поэтика. Ещ е Ю. Тынянов проницательно отметил опасность непрерывного «взвинчивания». Он писал: «К огда б у д у т убивать на глазах зрителя за раз пятерых человек, зритель скаж ет: «Это ещ е немного, а вот в той кар. тине, что мы давеча видели...». И к «силь­ нодействующим средствам » наступает при­ выкание. Н а д о искать другие». Чем держ и т «тихая» книга Г. Естамоно- ва? Книга, написанная в подчеркнуто тр а­ диционной ф орм е, где собраны три вещи о детстве, с повествованием от первого л и ­ ца. Б ез просящ егося в этот «откровенный ж анр» потока сознания, б ез модного рва­ ного повествования с наруш ением причин- нб-с'леЬственной связи, без... Н а что рассчи-, тывает автор? Н аверное, п р еж де всего на, свое видение мира. Свое, неповторим ое, ко­ торое у бер еж ет от вторичности. И ещ е, по­ ж алуй , на у б еж ден и е, что с читателем не н а до говорить как с оглушенным. Он услы ­ шит самый тихий ш епот и пойм ет м олча­ ние. И тогда возникает удивительный, д о ­ верчивый мир, с д осел е не описанными х а ­ рактерами. Мир многомерный, без д о т ош ­ ной расстановки акцентов, б ез «автори тар­ ности», не разъясненный д о конца, н ед о ­ сказанный, дающий простор читательским ассоциациям, сотворчеству. И проникаешь­ ся доверием к автору, попадаеш ь в его «ауру», начиная за в ор ож ен н о следить за судьбам и его героев. Ф едор Артам онов из первой повести б у ­ дет восстанавливать эп и зо д за эп и зодом свою ж изнь, пытаясь «разорвать гнетущ ую тину... недобры х дней». В оспоминания б у ­ ду т переплетаться, соединяться, вытяги­ ваясь в линию ж изни. В от Ф едор с м ате­ рью и дет к сломанной ели. У нее через пле­ чо маленький, «как школьный пенал», гр о­ бик. Д ети у матери все появляю тся на свет мертвыми. Мать, заливаясь слезам и , зары ­ вает в землю «свое н еж ивучее чадо», а Ф е­ д ор у «хоть бы что, только лишние хл оп о­ ты д а какая-то д о са д а на мать». Ем у «сов­ сем не хочется плакать, и только слезы м а ­ тери, крупные, м едленно текущ ие по ее не­ подвиж н ом у лицу, настраиваю т на груст­ ный лад». И материно: «Н у, что, сынок, начнем жить снова?» — ем у странно, н епо­ нятно, «словно бы мы вдруг только что в о с­ кресли или, по крайней м ере, не жили все то время, которое потратили на п о х о р о ­ ны». Маленький Ф едор ещ е не включен со зн а ­ нием во в зрослую жизнь. Ж изнь, см ерть — для него отвлеченные понятия. Э то — не его. И д а ж е не собы тие, и з-за частой п ов­ торяемости. У ж ас п роисходящ его не нас­ тигает ребенка. И лишь оглушенный см ер ­ тью матери, в безы сходности кр уж а у к л ад­ бищ а, он выйдет из своего неведения. И тогда, только тогда, оплачет своих безы ­ мянных братиш ек и сестренок, ощ утит си ­ ротство... Взрослый мир входи т в Ф едора стр ан ­ ным, искривленным, др оби тся в осколки, каж ет загадочны е лики-перевертыши. О тец твердит, что ем у не н уж ен «заласканный ребенок», что «ласка всем вредна. Кошка перестает ловить мышей, м уж ик становит­ ся бабой , а баба — кошкой». А Ф едору видятся оборотни: как колдуньи п ревра­ щаются в свиней... И он ж д ет , когда отец уйдет от них к тетке Н асте, «крепкой тол ­ стушке с красными волосами» и мать б у ­ д ет принадлеж ать только ем у, Ф едору, буд ет ласкова .с ним. Они б у д у т жить, как «в малерький грустный праздник». Н о, веч­ ных праздников не бывает. И Ф едору