Сибирские огни, 1988, № 10

и еще об одном качестве внутреннего пространства произведений Платонова, яв­ ляющемся следствием образованного ху­ дожником понятийного ряда,— об иронии. Точнее сказать — иллюзии иронии. Здесь, как мне каж ется, интересно соотне­ сение Платонова с Салтыковым-Щедриным, худож ественная речь которого в одном за ­ мечательном моменте смыкается с плато­ новской, а именно — в моменте ироническо­ го качества... Ироничен Ч ехов, в высшей степени ироничен ^Булгаков. Н о ирония у них замеш ена на правдоподобии комично­ го полож ения, то есть вытекает напрямую из ситуации человеческих отношений (не­ лепость вида, беседы , несуразица конфлик- т а ), за ней всегда стоит нелогичное, но реальное событие. Платонов ироничен по-иному. Вслед за Салтыковым-Щедриным он ' исповедует иронию с л о в е с н о г о ж е с т а . Здесь юмористична не ситуация, а е е и з л о ж е ­ н и е , е е п о к а з в с л о в е . Событие реаль­ но, действие реально, в них, может, даж е нет нелепости, но улыбка, которую вызыва­ ет сообщ ение о них, связана с тем, что т а к о вполне нормальном событии (действии) н е г о в о р я т , «...однаж ды Микаладзс забрался ночью к ж ене местного казначея, но едва успел отрешиться от уз (так назы­ вает летописец м ундир), как был застигнут врасплох ревнивцем м уж ем . Произошла ба­ талия, во время которой Микаладзе не столько сраж ался, сколько был сражаем. Но так как он вслед за тем умылся, то, разумеется, следов от бесчестия не оста­ лось никаких» (С. Щ едрин, «История одно го города»). Иронический взгляд на собы­ тие осуществлен здесь Щедриным средст­ вом сообразного употребления слов дал е­ кого стилистического ряда в изложении эпизода: «отрешиться от у з » , «произошла б а т а л и я » , «не столько с р а ж а л с я сколько был с р а ж а е м». «следов от б е с ­ ч е с т и я не осталось никаких». Здесь кон­ траст окраски. По существу, Щедрин рас­ пространял качественное значение как б у д ­ то инородных слов в тексте, зачастую ар­ хаизмов... «Вермо обнял ее (Босталоеву) и долго держ ал при себе, ощущая теплоту, слушая шум работающего тела... Священ­ ный по-страшному и беспрерывно хохотал, а Умрищев глубоко, но чисто теоретически возмущался... Вермо оглянулся издали на Умрищева — все так ж е стоял человек на толстой земле, вредный и безумный в ис­ торическом смысле... Прушевский отнял го­ лову от досок и подумал... На обратном пути Вермо погрузился в смутное состоя­ ние своего безостановочного ума, который он сам воображ ал себе в виде низкой ком- науы, полной табачного дыма, где дрались оборвавшиеся от борьбы диалектические сущности техники и природы... Вермо не знал, есть ли у Кемаля и погонщика вен­ тиляторного вола другая жизнь, эстетичес­ кие вкусы и накопления на сберкнижке... Прочитав документ, директор вдруг обра­ довался и стал говорить с гостем на исто­ рическую, мир|рвоззрен,ческую и литерату­ роведческую тему. Он любил все темы, кроме скотоводства...» Платонов ироничен, мож ет быть, не столь открыто для восприя­ тия традиционного читателя, но качество его усмешки, вернее, ее тени, то же, что и у Щ едрина. Оно проистекает от с о о б ­ р а з н о с т и применения той или иной сло­ весной связи, сопоставления той или иной лексической окраски. П о существу, Плато­ нов непрерывно развивает качество несо­ поставимых как будто значений. Отсюда возникает и л л ю з и я иронии, так как неп­ рерывной несопоставимости смыслов, от­ тенков, окрасок — в традиционном пред­ ставление быть не мож ет, в таком случае теряется столь необходимый для словесно­ го ж еста контраст. Поэтому ироническое качество здесь п р е в р а щ а е т с я и стано­ вится иллюзорным. В связи с этим, види­ мо, нельзя говорить о непосредственно иро­ ническом отношении Платонова к своим странным героям, об ироническом мироот- ношении его. Но тень-иллюзия все-таки присутствует в текстах произведений. Ин­ тересен, например, тот факт, что многие фразы, вырванные из контекста «К отлова­ на», явно выказывают «неудобны е» сл о­ весные жесты-выражения, могущие вызвать улыбку («Прушевский отнял голову от д о ­ сок и подумал... Козлов дал всем свою ру­ ку и пошел становиться на пенсию... Чик- лин, согнувшись, поднял Ж ачева вместе с экипажем и зашвырнул прочь в простран­ ство... Здесь инвалид вырвал из земли ряд роз и, не пользуясь, бросил их прочь»...) Но в едином речевом потоке повести восприятие тех ж е фраз иное; «Котлован» отнюдь не располагает к веселью. Отсюда следует важный вывод — в условиях прозы П ла­ тонова, ее внутреннего пространства, ог­ ромную роль играет последовательное ас­ социативное наслоение значений. Именно оно определяет атмосф еру произведения, именно оно снимает или усугубляет иронический ж ест, уггочняет содерж ание той или иной метафоры*. Здесь и проходит граница отличия «Ювенильного моря» от «Котлована». Проблематика и структура повести близки (тот ж е «аномальный» язык, те ж е мотивы переустройства мира и вы­ яснение целесообразности человеческого труда в переустройстве). Н о различна сте­ пень иллюзорно-иронической насыщенности воздуха их художественны х пространств. В «Котловане» атмосфера сгущена, трудно дышать в пей. В «Ювенильном море» она легче, светлее, здесь меньше ассоциативных акцентов на скучность жизни, утомитель­ ность всеобщей природы, на тщетность и безы сходность усилий труда, напряжения тела и души. «Котлован» развертывается как бы накатывающими волнами тяжелых, горьких предчувствий. «Ювенильное море» — зыбкое многозна^^ное течение перемен­ ных смыслов, чувств, интонаций, в конеч­ ном итоге, просветленное (здесь тот ж е эффект восприятия, что и в «Истории о д ­ ного города» Щ едрина,— интонационная перспектива). Отсюда — еще одно п од• С. Бочаров в упомянутой статье говорит о «деметафоризации» платоновской метафрры, в ко­ торой ослаблено значение перенесенного призна­ ка. Однако, по-видимому, «деметафоризации» есть частное проявление основного качества речи Платонова — см¾в^ения значений. Но в то же время метафора у Платонова не спрямляется, а, напротив, усугубляется, становится как бы объ­ емной. Отсюда впечатление зыбкого, туманного, колеблющегося языка, где в одно уподобление вмещается два. пять, десять (I) возможных зна­ чений. Поэтому проза Платонова так глубоко, проницаема внутрь. Здесь вовсе не прямление смысла, напротив — его расщепление, уточняемое как раз последовательным наслоением значений предшествующего течения речи текста.