Сибирские огни, 1988, № 10

ответствующ ую контексту высказывания эм оциональную окраску (и не только, как увидим ниж е, ок р аску). Н е исключено, что такие построения были естественной опо­ рой для Платонова, в его поиске выраже­ ния собственного голоса,— если говорят т а к , то, значит, за этим скрывается за ­ кономерная возм ож ность языка... Но он ушел гораздо дальш е обыкновенного ко­ пирования сложивш ейся в тот историче­ ский отрезок времени языковой ситуа­ ции. «Д ень за днем шел человек в глубину юго-восточной степи Советского С ою за»— первая фраза «Ювенильного моря». Вро­ д е бы неброский изъян имеется уж е в этой, первой, ф разе. В глубину степи шел человек — так говорят. Н о здесь — в глубину степи Советского Сою за (по ана­ логии; человек карабкался на вершину горы Северного К авк аза). Эпичность обо­ значения принадлежности степи р азба­ лансирует ф разу. Фраза заколебалась для привычного — обы денного — восприятия То ж е присутствует в первой строке «К от­ лована» — «В день тридцатилетия лич­ ной жизни Вощ еву дали расчет с неболь­ шого механического завода...». Уточне­ ние — тридцатилетие л и ч н о й жизни — совсем незаметно, но нарушает, опять- таки, смысловое равновесие высказы­ вания... Я говорю о «Котловане» и «Ювениль. ном море» не только потому, что это «по­ следние» публикации Платонова, требую- шие особого рассмотрения. Эти повести д о странного о д н о с т и л ь н ы — язык здесь используется одинаково качествен­ но, хотя худож ественный эффект воздей­ ствия их разнится зам етно. В них п р а к ­ т и ч е с к и к а ж д а я фраза неуравно­ вешенна. М ож но сказать, что и в «Котло­ ване» и в «Ювенильном море» значитель­ но превышена концентрация новых син­ таксических связей (в указанном смыс­ л е). И количественное превышение пере­ ходит здесь как бы незаметно в иное ка­ чество. И структура данных повестей ста­ новится несколько отличной д а ж е от структуры предш ествующих им вещей («Ямская слобода», «Епифанские шлюзы», «Эфирный тракт», «Г ород Градов», «Со­ кровенный человек», «Происхож дение ма­ стер а»). В итоге — аномальность (в дан ­ ном случае языковая) «Котлована» и «Ювенильного моря» налицо*. Д обавлю такж е — в перечисленных выше произве­ дениях Платонова можно все-таки отыс­ кать на любой странице вполне благопо­ лучные, то есть нормальные для традици­ онного восприятия, фразы, и д аж е абза­ цы, что сделать очень непросто для рас­ сматриваемых повестей. Теперь попробую пристальнее пригля­ деться к структуре языка, так сказать, к косноязычию Платонова. Причем коснусь наиболее ключевых, на мой взгляд, мо­ ментов, позволяющих выявить основные • Подобная манера воспроизводства еще в не­ скольких вещах: в «Усомнившемся Макаре», в «Мусорном ветре», в повести «Джан» и др. Но я здесь сознательно ограничиваю круг рассмотре­ ния произведениями, увидевшими свет только сей­ час. средства выражения языковой манеры писателя (его стиля). Речь — о синтакси­ с у о внутренней его целесообразности, (Напомню : в своем рассмотрении я иду сознательно от «поверхности» текста в ь^убь его — к затекстовом у заполнению . С. Бочаров, например, в своей основа­ тельной статье 1968 года — «Вещ ество у'щ ествования», анализирующей м и р Платонова, подходит к «косноязычию» художника у ж е с позиции реконструиро­ ванного его мировоззрения, исходя из проблемы трудного выражения. Мой путь, в каком-то смысле, противоположен пути Бочарова. Однако цель здесь преследует­ ся та ж е — выйти к худож ественно зна­ чимым мотивам, обусловливающим автор­ скую речь...). Итак — у Платонова наблюдается явное качественное расширение области под­ чинительных связей. «Смирная смутная степь», «нежная тьма», «отдавал мысль... перспективе», «город прекращался», «не получая... отзвука на свою злобу», «спал, наевшись ужином », «беззащ итно распо­ ложенные», «скучно леж ала пыль», — в приведенных сочетаниях формально слова связаны верно, но с точки зрения лите­ ратурной нормы (традиционных стиле­ вых течений) подобны е подчинения не­ приемлемы. Пыль не м ож ет леж ать скуч­ но, степь — быть смирной и смутной; спать, наевшись ужином, нельзя — с по­ зиции нормального высказывания. Все это выражено как будто небрежно. Платонов фактически распространяет признак пред­ мета, действия, состояния, другого при­ знака за установленные традицией рамки. Как частный случай указанного явле­ ния отмечу — сопряж ение абстрактного понятия с конкретным (предметным поня­ тием, действием и пр.): «из неизвестного места подул ветер», «пришедший человек почувствовал добр о здешней жизни», «ста­ рое дерево... среди светлой природы». Д а л ее — сочинение м еж ду качественно разнородными членами: « уж е волнова­ лись кругом ветры и травы от солнца», «от лампы и высказанных слов стало душно, скучно» (кроме того, встречаются и просто аномальные, трудно объяснимые образования: «старый чтец», «читал че­ рез очки», «каменистые кости», «камени­ стая голова», «мелкий человек с большой б ор одой »). Таким образом , в языке повестей прак­ тически осущ ествлена демонстрация п о- л и с е м и и возмож ного соотнесения слов в рамке высказывания. То есть ос­ новная стилеобразующ ая единица у Пла­ тонова здесь — с л о в о с о ч е т а н и е с р а с п р о с т р а н е н н ы м з н а ч е н и ­ е м. Отсюда — важнейший признак (ка­ чество!) стиля Платонова: о т с у т с т ­ в и е привычного з р и т е л ь н о г о р я - д а ( ! ) вследствие разрушения системы традиционных значений связей в пр ед­ ложении. По сути, здесь смещена линия «ьюрмального» восприятия языковой тка­ ни. Платонов, в данном смысле, безуслов­ но вне традиции.