Сибирские огни, 1988, № 10

— Старые города наполнены призраками,— сказал Пиккуус. Он вслу­ шивался в звуки своего голоса и различал в нем нотки усталости.— Приз­ раки-люди, призраки-друзья, призраки-чувства... Их нет, осталась лишь видимость, но они шатаются по улицам, мокнут под давно прошедшим дождем, стоят у фонарных столбов в ожидании тех, кто уже не придет. Они стучат в знакомые двери, но им не отпирают, потому что их звук беззвучен. Размахивая руками, они бегут за трамваями, которые ни на одной остановке не останавливаются. Они пишут письма, опускают их в мусорные ящики и ждут ответа. — Да, призраки,— согласилась Марфа Петровна.— С такими печаль­ ными глазами. Иногда они вселяются в живых людей, а те этого не заме­ чают. Человек ходит на работу, разговаривает со знакомыми, а душа у него уже чужая. И опять обманываешься. Думаешь, вот тот, кто тебе ну­ жен. Теплый, живой, с лицом, которое тебе снилось, которое любишь... или любила когда-то? А потом неожиданно, вдруг, когда ничего уже не поделаешь, видишь: это снова лишь призрак. И тогда ведешь себя так, как вон та девушка, спрятавшаяся от дождя под балконом. И домой нужно идти, холодно стоять так,— и страшновато высунуть нос, вымок­ нешь ведь до нитки. Что она сделает? Будет прятаться или побежит по лужам? Что вы бы сделали? — Я бы пошел погулять под дождем ,— ответил Пиккуус.— Нельзя же все время ходить сухим. — Ну,— фыркнула Марфа Петровна,— кто вам мешает? Идите. — Может быть, скоро пойду. Надоел этот старый дом, эти старые дома. В каждом углу кто-то шепчется, вздыхает... — Выгоните их. — Кого? — Шептунов, вздыхателей! Жалеете? Давайте, я им скажу. Ведь вы Студентов имеете в виду? — Д а нет... Нет. Пусть они целуются здесь. Мне они не мешают. И потом, куда они пойдут? Торкаться по подъездам и вздрагивать от каж­ дого стука дверей? В парки? В кино? Нет, Э Т И пусть шепчутся. Дом при них молодеет. Я о другом. — Вот как,— со смешком откликнулась Марфа Петровна. — В моем доме живет Нечто, чего я сам не знаю. Иногда ночью я просыпаюсь от чьей-то ласки и ощущаю на своих губах привкус темноты. Иногда утром, умывшись, возвращаюсь в спальню, а мои мокрые волосы треплет сквозняк, которого не может быть. Словно сообщается один день с другим, из одного утра в другое залетает порыв ветра. Вы думаете, что перевел стрелки часов на разные цифры? Нет, они сами расцвели разным временем. Я давно махнул на них рукой. Светло — я знаю, что наступает день. Темно — значит, близится ночь. И этого мне достаточно. Зеркала светятся предметами. Из них, как из проруби, выныривают уголки этого жилища и посещающие его люди. А иногда всплывает со дна мое лицо, и я не всегда догадываюсь, что это — я, и оно тонет в глу­ бине отражений, затянутое потоком минут. Почему я живу здесь? Где.я родился? Куда плыву? Что означает этот повторяющийся сон: смех летит в небо и ловит в свою ловушку яркое летнее солнце, и все вместе мы катимся по траве, пачкаемся зеленым соком. Я лежу в обнимку с солнцем между ромашек и одуванчиков... Вот что жаль: ничего нельзя выразить. Слова цепляются за слова, лезут друг по дружке и вдруг рассыпаются от легкого шоро­ ха.. Самая древняя вавилонская башня... Жаль, что я не музыкант. Мед­ ведь мне наступил на ухо. Вот в живописи я еще немного разбираюсь. Хотя, может быть, это то­ же одно из моих заблуждений. — А кого вы больше любите из живописцев? Рериха? Модильяни? — Нет. Дега. Дега для меня загадка. Например, он не любил цветы. За что? За их дурман? За их сладострастие? За сверхъестественность? За то, чего он сам никогда не мог себе позволить, не хюзволял сознатель- ко?’Или за их бесхитростность, которая позволяет рвать их, кому ни взду-