Сибирские огни, 1988, № 10

лезно было устанавливать стрелки на единое время,— они вновь и очень быстро расползались каждая на свое прежнее место. В этих часах ворочалось время, поднималось по бесконечным зубьям шестерен, истекало кровью под остриями осей и уже было готово, несмот­ ря на все преграды, вынырнуть из потайного механизма, из футляра, из крепкого корпуса,— как натыкалось на неотвратимое движение маятни­ ка. Увидев щель, последний просвет перед волей, время кидалось туда, но вдруг вынуждено было отступать, ибо маятник со свистом проносился у него перед носом, отсекая свободу и последнюю вероятность выбраться из шуршащей этой скорлупы, из дебрей механики, из руин, из-под облом­ ков надежд. Всесильный маятник то открывал выход, то захлопывал дверь, он издевался над бедным временем, и оно поворачивало назад, вновь шагая по узким коридорам часов, по ступенькам передаточных чисел, качаясь и постанывая от отчаяния. Человек совершенно запутал время. ' Д аж е там, где не было грозно свистящих маятников, даж е в простей­ ших солнечных часах пространство было опутано хитроумной паутиной, и нельзя было прорваться сквозь нее. Время бегало внутри заколдован­ ного круга, и тень, скользившая по цифрам, означавшим человеческие доли суток, была более живой и значительной субстанцией, чем оно само. Эразм Габермель, Жоан де Монте Регио, Тихо Браге, Иост Бурги, Джиованни де Донди, Антуан Тиоу, Вильям Клемент, Джордж Грагам, Александр Каннинг, Джон Гарвуд, Антуан Ленине, Александр Бэйн, Макс Хетцель и еще тысячи астрономов, физиков, часовщиков устроили дикую охоту на время и навеки загнали его в болота, по сравнению с ко­ торыми Васюганские топи покажутся плоскогорьем. Издевательства над временем достигли предела, когда Иоганн Иоахим Бехер, тот самый, что хотел обмануть человечество своей теорией флогистона, заключив в ве­ щество абстрактную горючесть, некий дух, покидающий вещь вместе с огнем, этот Бехер заставил работать часовой механизм под действием воды, стекающей с крыши его дома. Так что уже нельзя было сказать, пришло время дождя или дождь привел в движение время. Время запуталось в наших мыслях, в наших волосах, в наших словах, холодом поцелуя стало передаваться с губ на губы, раздробило счастли­ вые сновидения на болезненные обрывки, эпизоды бессмысленного кине­ матографа, напрасные воспоминания, глумливые терзания совести, вы­ чурно-механистическое соединение форм: подсолнухи с собачьими голо­ вами, дома-тюрьмы с надзирателями, и невесть откуда взявшаяся твоя покорность,— о, мстящее, изгнанное из бытия время. В этот день Пиккууса первой навестила Марфа Петровна. Он снял с нее мокрый плащ, проводил в свою любимую комнату, где чувствовал себя свободнее. Здесь почти не было мебели, диванчик да кресло возле круглого столика. Просторная, светлая, эта комната вызывала в душе Пиккууса такие же мысли. Связь между архитектурой, домашним ин­ терьером и самочувствием в настоящее время является доказанной более, чем наполовину, и количество доводов возрастает, так что обратимся к последующим событиям. Марфа Петровна отодвинула штору и стала смотреть, как идет дождь, дождь на Ивана Купалу. Тысячи сырых огней горели над Виль­ нюсом на залитых лужами тротуарах и утонувших в туманах травяни­ стых лугах. _Пиккуус подошел к ней. Ровный шум дождя, плескавшаяся из откры­ той фрамуги свежесть, запах вымытого города и близость женщины, стоящей у окна,— беззащитность, первоначальная нетронутость мира вернулись в свои гнезда.