Сибирские огни, 1988, № 8

майских жуков, ходули, игру в лапту, в классики; летом — первые дож­ девые теплые, пенистые лужи, по которым мы, ребятня, закатав штаны, шпарили, сверкая пятками. Улица — школа. Просто так, незаметно, украдкой по ней не прой­ дешь. Тебя все равно увидят люди, окинут взглядом с ног до головы и сразу определят; хорошо идешь, или что-то непутевое у тебя за душой. По глазам узнают, какое у тебя настроение. Ты перед улицей, как перед родной матерью,— весь на виду. Если честен, улица порадуется за тебя. Если подрастерял честь и совесть — строго осудит. Окатит недоверием, а то и совсем отвернется — не в радость жизнь станет. Сколько нового я впервые увидел на улице! Первый в жизни велоси­ пед, новый грузовик, машину «скорой помощи». Впервые видел военного летчика, приезжавшего в отпуск, и многое другое... Улица учила меня работать. Плохо сделал дело — увидят люди, за­ смеют. Прячься лучше, не выходи со двора. Хорошо — значит, о тебе с гордостью заговорят родители, похвалят соседи. Работа являлась мери­ лом всякого поведения и воспитания на улице. Мой отец так и говорил: «Кто много и хорошо трудится, у того не остается времени для баловст­ ва, тот способен оценить и отдых». Весной улицу подметут, приберут, причешут. Усеет ее, позеленит травка-муравка, зацветет черемуха, сирень, акация — боже мой! Улица станет вторым домом, в котором ты и вся природа сольются в одно­ единое чудо — мир. Не загонишь тогда в дом ни детей, ни взрослых. Несравненно^ хороша улица и зимой. Как заметелит, сыпанет сверху — крути головой, оглядывайся, как со двора выйти. Одну ногу не успе­ ешь вытащить из сугроба, другая уже увязла по самое колено. А то идешь в валенках враспашку, разметаешь мягкий рыхлый снег — одно удовольствие. Духу-то сколько! Глотаешь, глотаешь морозный воздух вместе со снегом и все никак не надышишься. Не леденеешь зимой, а молодеешь. Уж такая она, зима, вся из себя белокурая, и человек зимой на улице еще роднее и ближе становится. «Здравствуйте!» — здоровее и громче слышится- А прояснится небо — обмакнет тогда зима улицу в белый куржак. Провода, дома, столбы, веточки у деревьев — все побелеет, дымы потя­ нутся по ней к ночи. Небо станет чистое, синее, звездное. И вся улица словно не на земле, а на небе стоит. Смотри тогда, у кого какая звезда над крышей зависла. П А С Т У Х Улица Нагорная просыпалась от грубых выкриков пастуха Афони: — Хо! Пошла! Хо-о, в стадо, бесхвостая! Оглушительное щелканье бича, разноголосое мычание и фырканье коров разбудило и меня. Какой тут сон; лежишь в постели, маешься, пока не прослушаешь шумную утреннюю уличную канитель с шествием деревенского стада. Среди всего этого шума слышится нежное телелиньканье серебря­ ных колокольчиков, певучий скрип калиток, монотонное теньканье мед­ ного ботала тети-Дориной коровы. Боится соседка тетя Дора свою коро­ венку без ботала в стадо отправлять. «Стриганет Чернушка в сторону — найди ее попробуй по кустам и залесьям. А с боталом надежней, и Афо­ ня быстрей по звуку в любом болоте отыщет». Гремели подойниками бабы, переговариваясь по соседству друг с другом. Степанида! — кричала моей матери соседка Белозериха.— Лук-то, чай, совсем пропал, не растет, сгнил в корню весь, и что я только с ним не делала. — А шут его знает, Игнатьевна, то ли ест его кто, червяк какой за­ велся? Я вчерась с золой поливала, не знаю, выправится — нет?.. Без луку нынче остались.