Сибирские огни, 1988, № 8

Иван Петрович сказал об этом своему надменному родственнику, ког­ да они вышли из хором и остались один на один. Необыкновенно темная ночь, как тайная соучастница, приняла их под свой покров. Даже хмель, тяжело заложивший им голову, разом пошел на убыль от этого мрака. — Морок-то, господи! Хоть в глаз коли,— тихо, удивленно-испуган­ ным шепотом вымолвил Семен Васильевич и приостановился.— Ты всег­ да его боялся,— дождавшись тишины, продолжил Семен Васильевич и осторожно двинулся сквозь темень.— И через ту боязнь, а не родства вовсе, неотступно шел за ним... И весь род наш тянул, рьянясь не отстать от Захарьиных. А у страха, ведомо, глаза велики. Ни осуждения, ни упрека не было в его голосе — одно лишь вялое равнодушие. Но за этим равнодушием легко угадывался давний, закоре­ нелый разлад между ними. — А ты не боялся и супротивничал?— совсем без обиды, давно научившись переваривать подобное, отозвался Иван Петрович. — Не пресмыкался, однако... И пуганой вороной також не был, куста не страшился. — Хорош куст! — Иван Петрович тихонько, в свое удовольствие, рас­ смеялся.— Да он тем кустом любого из нас — как Чёботова! — Не посмеет! Счет не им установлен! То твердыня! Тронет ее он — все подымутся!— Остатки хмеля еще выталкивали из Семена Василье­ вича слова твердые и решительные. — Чёботов уж поднялся,— буркнул Иван Петрович, как-то сразу, резко, меняясь в настроении,- Тако точно и все мы — и я, и ты... — Он вдруг оступился, чуть не упал, ругнул беспросветную темень, по которой им предстояло топтать еше с полверсты до своих шатров, и вдруг серди­ то возвысил голос:— Твердыня! С трухлявиной она, наша твердыня! Подгнила, источилась... Нашими же усобицами да сварами и источилась. Сколь уж веков грыземся из-за мест?! Извраждовались, испоганились вкрай, и давно уже нету никакой твердыни! И он чует сие, знает! Знает, что за Чёботова никто не вступится и никто не возмутится его, царским изволом, но все возмутятся Шботовым, презрят его, осмеют — даже приятели и друзья. А враги — возрадуются! И завистники худородные возрадуются, восчаяв посесть на недостойных местах. Вот она наша твердыня! Беда она наша уже, и горе, и кнут супротив нас же! — Ты что же?.. — остановился Семен Васильевич и придержал Ива­ на Петровича.— Не уразумею: не то восстаешь, не то страх пуше преж­ него одолел тебя? Страшишься, что с худородными сравняет нас? Не посмеет! Остер топор, да и сук зубаст! — Эка заладил!— сердито отстранился от него Иван Петрович,— Зубаст — середь ночи с уха на ухо шепотать. А перед ним-то — что-то не кажешь своих зубов!— выговорился он в сердцах и, словно забыв о темноте, решительно двинулся вперед. Семен Васильевич догнал его и, приноравливаясь к его спешному шагу, приглушенно сказал — тоже с укором: — А боишься, что посмеет... так делай, делай же что-то! Дабы не дать ему посметь! — В израдцах и ротниках’ николи же не ходил!— теперь уже сам возмушенный, остановился Иван Петрович.— Я святой крест на верность ему целовал! — Пошто же тогда смута в тебе? Пошто уравняешься^? Ступай и слу­ жи ему, как служил, пресмыкайся и раболепствуй, да на меня донеси, что подбивал тебя на супротивное... Дабы пуше выслужиться! Он такое любит, и жаждет, ох как жаждет, чтоб брат на брата, отец на сына, а сын на отца несли ему! Вот чего надобно страшиться, бо уж все клонится к тому! Заронил он в души иудино семя... Как заронил — ума не прило- ‘ Р о т н и к — клятвопреступник.. 2 У р а в н я т ь с я — мучить'ск', 4*0^'зктьОя6