Сибирские огни, 1988, № 8

такому давно перестали, и не больно горевали от этого местнического произвола царя даже сами пострадавшие. Знали: те, кто поднят по цар­ скому изволу, не много значат в истинном местническом счете. Удивило только, что Чёботов слишком уж болезненно воспринял цар­ ский выговор, но покорно, безропотно согласился с ним. Еще более удиви­ ло иное: после ухода царя Сицкий высокомерно выговорил Чёботову за то, что тот безлепо дерзнул искать на нем отечества и Чёботов снес и это. И враз повеяло на него холодом отчуждения. Как бы там ни было, а обычай и правила чести не позволяли поступаться местом так легко и без­ ропотно. Снести от царя неправый суд — куда ни шло! Все подвластны этому суду, да нередко противились и ему, но стерпеть гордостные и ка­ верзные нарекания от того, на которого бил челом,— было и худо и за­ зорно. Такое не прощалось, такому не было оправдания, такое ложилось пятном на весь род утесненного вместе — до последнего его колена. А ведь далеко не робкого десятка был боярин, и гордыбачлив, и ершист, случалось попадать ему и в опалы — сносил с достоинством, и вдруг та­ кое странное смиренство... Презрение лежало на лицах бояр, когда они, после ухода царя, стали вылезать из-за стола и сторониться Чёботова, как зачумленного. Один лишь Алексей Басманов не почурался опозоренного боярина, хотя, каза­ лось, кому, как не Басманову-то, которому вскорости предстояло пород­ ниться с Сицким, более других и презреть Чёботова, скрепив этим пре­ зрением будущие родственные узы. Ан нет! Басманов и тут остался Басмановым. Ему явно было наплевать на Сицкого, как, впрочем, и на всех остальных бояр. Их единодушное презрение к Чёботову ничуть не смутило его — у него свое было на уме. Этим он всегда и отличался, и этого больше всего не любили в нем. Нынче, коли царь допустил его к себе и все чаще советуется с ним, басмановского себеумия стали уже и опасаться. Боялись басмановского ума, его холодности, странности... Вкупе с царским умом он составлял страшную силу. Пренебрегать этой силой было так же опасно, как и сое­ диняться с ней в союз. Такому союзу чужды святые заповеди и сильный в нем всегда принесет в жертву слабого, спасая или возвышая себя, поэто­ му даже льстецы и прихлебатели, набрасывающиеся на царских любим­ цев, как свора голодных собак, чая поживиться крохами с их стола, да­ же они не проявляли своего обычного рвения и сторонились Басманова. Так что басмановская благосклонность и участливость, ежели их во­ обще можно было добиться, были не в цене, и никто не позавидовал Чё­ ботову, которому они доставались как будто и вовсе задаром. Боярин Семен Васильевич Яковлев, выходя из трапезной вместе со своим сродником Иваном Петровичем Яковлевым, сказал тому, не боль­ но и таясь: — Пожалел волк кобылу... Иван Петрович не стал поддакивать своему родичу, хотя у самого на пьяном языке вертелась каверза и похлеще еще! С Чёботовым они при­ ятельствовали, и досадно было за его малодушие. С осрамленным как и дружбу-то теперь водить?! Но Иван Петрович знал Чёботова, задушевно знал: он мог пойти на плаху, не попросив милости, только бы не казнили его чести. Честь ему была дороже жизни. Знал это Иван Петрович, сам был замешен на тех же дрожжах, и понимал, что удар, нанесенный Чёбо­ тову царем, пришелся в самое уязвимое место,— и вряд ли это было слу­ чайно. Иван Петрович нисколько не сомневался, что Чёботов стал жерт­ вой царской мести, потому-то и сдержался, не поддакнул спьяну откро­ венному ехидству сродника. Правда, это не склоняло Яковлева к оправ­ данию Чёботова, и в душе у него не уменьшилось негодования на своего приятеля, но оно требовало иного выхода — не зубоскальства, не ехид­ ства. Зубоскалили и ехидничали те, кто не задумался, не понял, не захо­ тел понять, что царский местнический произвол превратился в оружие особого рода, от которого ни у кого не было защиты. ' И с к а т ь о т е ч е с т в а — отстаивать родо^у^^'^ёс'1'ьб.'*'**’^'' ,