Сибирские огни, 1988, № 8

закромах. Они давно копят свою силу, давно... И уж довлеть Подняться супротив нее в открытую — все едино, что разом р РУ высокую греблю. О, дьяк, я не могу тебе даже поведать, как велика х сила! — с неожиданной, редко прорывающейся из него доверительностью воскликнул Иван.— Дед мой не одолел ее, отец не одолел, ежели и я не одолею, не быть России великой державой, а мне — истинньзьм государем на ней. Всё так и останется под ними — закосневшим, погрязшим в низ­ кой суете, в усобной пагубе и алчбе. Ибо что для них Русь?! Им бы ток­ мо вольготно и сытно жилось, токмо не было бы порухи их дородстеу, не было бы тяжких забот, а там — пусть Руси той и вовсе не будет! Да­ же лучшие из них не могут избытися сего векового недуга, а ежели идут за мною, то движутся не страстью сердец, а корыстью, честолюбством. — То вельми гораздо, государь, что ты разумеешь сие,— сказал с вол­ нением Висковатый.— Разумение сего — такая л<е великая твоя сила, как и твоя правота! — Послушать тебя, так у меня столико силы, что хоть нынче берись корчевать их с корнем! А я вот сижу и думаю: чем встретит меня Москва и чем я смогу ответить, ежели?.. — Неужто ты думаешь?.. — И думаю и знаю: они не будут сидеть сложа руки. Кончилась пора тайных противлений. Зло выплеснулось наружу. Теперь — либо они ме­ ня, либо я их. — И что же будет, государь? Страшно подумать, что будет! — еще сильней взволновался Висковатый.— Лютая усобная распрь... Чем она вновь обернется для Руси? И не сгубишь ли ты в ней все свои задумы, всё, что почал? — И с таковыми вот вопрошателями мне також бы не водиться,— не- приязливо, с досадой выговорил Иван.— Да не могу... Ибо сам думаю о том... Сам! — начал распаляться Иван, но голос его не повышался, а на­ оборот, становился все тише, притаенней, сходя на шепот — острый, ре­ жущий шепот, который сейчас был страшней самого лютого его крика.— И ты мне соли не сыпь на рану, вопрошатель! Что будет?! А что будет, коли я стану пред ними на колени? Поверстаю себя в холопы? Что будет, коли, двадцать глупцов, обсев меня кругом, начнут учить, как мне царст­ во мое держать? Что будет?! Молчишь?! Паче б ты чаще молчал! Чаял, душу мою облегчишь, а ты... Убирайся с глаз моих! В Москву убирайся! Лиьиь к полуночи стало стихать щедрое, разливанное пиршество, шу­ мевшее в тесных хоромах царского загородного двора. Надоело, пресыти­ ло все: и стерляжья уха с шафраном, и жареные коростели, и заячьи почки на молоке с имбирем, и вишня в патоке, и меды всех разборов — малиновые, черемховые, брусничные, и заморская романея, и мальва зия, надоели скоморохи, надоели их бубны, сопели, прискучили их пес ни, пляски... Тяжелая, хмельная истома одолела к полуночи всех, и еже ли молодший, не чиновный люд, разместившийся в сенях, в полусенцах в клетях', уже начал расползаться по углам и закуткам, то в трапезной где пировал сам царь с боярами и окольничими да с ближними своими, еще держались, перебарывая из последних сил одолевавшую дрему и мучительные потуги перепотчеванного чрева,— держались, покуда царь был за столом. А царя, казалось, не возьмет ни усталость, ни хмель. Пил он много, но не пьянел — так, чтоб было уж очень заметно,— лишь ли­ цо его как бы мертвело, теряло свою обычную живость и во взгляде по­ являлась та жестокая, мрачная отупленность, за которой, казалось, стоял не хмель, а какой-то тяжкий недуг его души. Страшен был этот взгляд, страшен и невыносим, и редко кто без су­ дороги в сердце мог встретиться с ним в открытую, а уж выдержать его, I К л е т ь — холодная половина помещения, рт^^ел^^рая от тедлой подовпны сенями. 56 ■ ' ' ’ ‘