Сибирские огни, 1988, № 8
— я, государь, за то, что ты зовешь поучениями, жалованье от тебя получаю,— сразу же затворив в себе на крепкий запор все, кроме разума, спокойно и уже серьезно сказал Висковатый.— Щедрое жалованье, госу дарь! И мне не пристало справлять свое дело небрежно, между чахи и ляхи. Совесть моя христианская не дозволяет мне сего. А опричь того, государь, что положено мне по службе и что совесть моя возбраняет справлять безревностно, есть еще долг пред тобой, государь, и пред оте чеством нашим, у коего мы все под тяжкою, но благой и свяшенной данью. Иван молчал. Висковатый, смушенный этим молчанием, но не напу ганный им, не подавленный, еще прибавил — с душой, не удержав ее-та- ки под запором: — Паче витиеватая моя речь и, буде, смешна тебе, да пришел черед и таковым словам. Во меж нами, государь, все либо злые усобные слова, либо шутки пустотные. От Ивана не ускользнула перемена в голосе Висковатого — это почти неуловимое дрожание и глуховатая омягченность, как будто сдавлен ность,— от горькой судороги, перехватившей ему горло. Он понял, отку да это пришло, и ждал этого, ждал, когда дьяк, сжавшийся в комок от его слов, вновь приоткроет свою душу. — Что в том худого, что шутки? Шутки — то веселие, а без веселия како человеку прожить? Двуликость, двудушие, но даже и голосу его была присуща эта же самая двуякость— коварная, подкупающая, сбивающая с толку. Именно она проявилась сейчас в его голосе, и невозможно было понять — оправ дывается он или обвиняет, примирительность это или воинственность, на рочитость или искренность. — ...А что, говоришь, усобица меж нами... Так заносчивого коня по строже зануздывают. — Я не заносчивый, я самый верный твой конь. — Пусть так. То мне любезно и радостно слышать. Но что же ты, вер ный мой конь, за каждый удар плеткой норовишь меня из седла выки нуть? Ну, хлестнул я тебя! Ну, зря! Нешто чести твоей то ущербно? — Что честь, государь? Честь — пустая людская выдумка. Душе истомно... — Ну, я тебе не поп, чтоб душу твою ублажать! И не наводи меня на новую усобицу — не для того я тебя позвал. Давеча говорил ты мне про каперов, что у свейского да у Жигимонта заведены,— резко переменил разговор Иван,— которые разбой чинят над купцами, что к нам в Руго- див с товарами плывут. А й в прежние сказывал, как из посольства от дацкого воротился, что видел те Суда разбойные. Я в те поры войной был занят, не до того было... Пустил мимо ушей твой сказ. А ныне, прочетчи те сказки ' купецкие о разбое, что ты мне подал, хочу раздумать гораздо и порешить о том, како нам тех купцов любчанских от того разбою оборо нить. Посему и покликал тебя, время втуне не проводить дабы... — Сказки те, государь, да расспросные речи, что ты прочел, я уж, по ди, как с лето целое сбираю. Повелел я подьячим ругодивским записы вать слово в слово, как купцы скажут, что они сами своими очьми зрели и что им самим учинилось от тех каперов ляцких и свейских, а чего не зрели и чего с ними самими не учинилось — того не велел записывать... бо вельми много, государь, всяких безлепиц и лжи всякой течет с языка на язык. И как мне было с тою безлепицей и лжею к тебе идти? А нынче ты сам ведаешь, как тот разбой учиняется и сколико проторей и убытков от того разбою. — Худо дело. Этак-то и вовсе к нам ходить не станут... Отобьют охоту. — Худо, государь... да не вовсе. Я расчел: во всякий месяц, как схо дит лед и починается плаванье, к нам приходит до сотни судов, а каперы • С к а 3 к а — здесь: подробная кГ'чей-либо; письменное свидетОй.-^'' ство. (-лоте ен кэатьцыоин умомк ■ ,п.от
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2