Сибирские огни, 1988, № 8

тем непреложным, могучим законам, которые созданы и освящены какой- то высшей силой и высшей волей, и потому законы эти не преступны, как не преступна и сама вражда. Она дана миру, как живому дана жизнь, как сильному сила, как разумному разум. В этом ее высший смысл, ее оправдание — и его оправдание. Приехали Вельский с Мстиславским. Спешились. Вельский, передав Повод подскочившему конюху, нетвердым шагом, будто ступал по чему-то зыбкому, направился к Ивану, подошел, молча опустился перед ним на колено, повинил голову. Иван, сосредоточенно наблюдавший, как истерзанный, весь в крова­ вых раздирах медведь из последних сил отбивался от вцепившихся в него собак, коротко глянул на Вельского и, как будто даже смутившись от этого покорного коленопреклонения, благосклонно потрепал его по плечу. — Подымись, боярин! Не распаляй злорадства в недругах и досады в друзьях. — Государь!.. — И слов уберегись! — пресек он попытку Вельского сказать что-то.— Они сейчас злейшие твои враги — слова. Ты много наготовил их, покуда ехал сюда. Но ты их не в сердце услышал своем... Тебе разум наприду­ мал их... Но я також имею разум!— Иван улыбнулся холодной улыбкой и вновь потрепал Вельского по плечу.— Веселись, боярин! Пир нынче устроим гораздый, и чаша моя не обойдет тебя! Вельский поднялся. — Что же... ни единого слова не хочешь услышать от меня, государь? Стало быть, не оставил ты мне вину? — Да веди ты не в цепях, боярин,— усмехнулся Иван. — В цепях, государь. — Ну, тех цепей я с тебя не сыму. А слово свое... сказал уж, побойся его! Может статься, что слова как раз я тебе и не смогу простить. Напи­ сано веди: от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься. Посе­ му — позабудь все, что наготовил сказать мне, позабудь и веселись. Поглянь, нынче зверь-то какой у нас! Пятерых псов отделал! Да уж сдал. Справит пир ушастая свора. Вон как вцепились! Васька!^ — вдруг позвал он сурово и властно.— Вели отогнать собак! Дай ему уйти в лес! Пусть живет... Он славно бился и сполна потешил нас. — Да не выжить ему, государь! Повели уж тогда — из пищали... — Так учини. Иван встал — так резко, что опрокинул скамью, на которой сидел. Казалось, что-то обозлило его. Или надоело. Или стало невыносимым. Встав, он молча и отрешенно, словно забыв мгновенно обо всем, и о Вельском тоже, на которого даже не глянул, пошел к своему шатру, не­ слышно ступая по мягким коврам, расстеленным на том месте, где он сидел. Десятки насторожившихся, пристальных острых глаз с невольной покорностью проводили его — как беду свою проводили. Наступила тягучая тишина. Резкий встреск выстрела не оборвал ее, а лишь усилил. Казалось, раздайся еще хоть один какой-нибудь звук, и тишина станет уже неодолимой и навсегда воцарится здесь. Но звуки куда-то пропали, куда-то делись, притаились, словно и вправду не смели вступать в еди­ ноборство с тишиной, боясь не одолеть ее и исчезнуть навсегда. Только где-то в чащобе леса, окружившего урочище причудливой вязью стволов и крон, раздалось осторожное, как недобрая вещба, кукование. Вельский, не зная, что делать, стоял истуканом и потерянно смотрел на валявшуюся у его ног опрокинутую Иваном скамью. Из лесу, робким напоминанием, еще раз донеслось краткое: ку-ку. —; Вон, боярин, для тсбя кукавицз как расщедрилась,— сказал с дур­ ной издевкой Федька Басманов. Он стоял недалеко от Вельского и одно­ временно, словно глаза у него могли расходиться в разные стороны, сле­ дил за ним и за Иваном, ожидая, что тот позовет его или подаст какой- нибудь знак. И действительно, Иван подошел к шатру и, прежде чем 48