Сибирские огни, 1988, № 8

— о Вельском я что, государь, ведать могу? В мои поры он в недоро­ слях обретался, а нынче — первый боярин, и мне негоже иметь рассуж­ дение о нем. Я помолчу паче... — Вот и молчал бы паче!— опять озлился Иван, и опять умолк, пере­ жидая эту новую вспышку гнева. — Ты, государь, намедни Вельского выпустил из заточения,— вос­ пользовавшись его молчанием, ввернул свое слово Мстиславский.— Неужто же есть обела белей, нежели твоя государская милость? — Моя милость ему — не обела, а милость лише,— резко ответил Иван.— То мне зачтется на спасовом страшном судише! Помня бога над собой, я снял опалу с него и из цепей велел выковать, дабы милостивым прощением положить предел вражде. Он же не притек к ногам нашим с покаянием. Сел горделиво на подворье своем, прияв милость нашу как должное, и сидит! Ждет, знатно, что мы сами к нему явимся? Просить прощенья?! Иван смолк и долго ехал молча, будто решил прекратить этот разго­ вор, начинавший все больше и больше раздражать его, или, быть может, почувствовал, отвечая Мстиславскому, что переступил, перешел ту самую, заранее намеченную границу, которую не должен был перехо­ дить, либо же, перейдя которую должен был остановиться и выждать, ибо где-то в этом месте тонкая паутина его хитроумно сплетенных тенет могла разорваться и завлекаемые им в эти тенета могли ускользнуть. Как вначале ему нужна была первая нить, чтобы начать плести свои тенета, так и теперь, должно быть, нужна была последняя — и самая главная,— чтобы завершить их, и не просто завершить, но сделать так, чтобы завершение было еще более искусным, чем начало, ибо, раскрой он себя сейчас, в конце, и ему ‘уже ничего не удалось бы поправить. А раскрыть себя он мог одним-единственным поспешным словом, одной- единственной невольной вспышкой страсти, которая и вовсе-то красноре­ чивей всяких слов. Он и так уже отчасти раскрывал себя — этой затя­ нувшейся беседой, в неумышленность которой так же трудно было пове­ рить, как и в то, что все им сказанное было искренне и правдиво. Мстис­ лавский и Челяднин, вовлеченные им в эту словесную игру и понимавшие ее лукавую намеренность, давно уже настороженно ждали, к чему он все это приведет и во что выльются эти его настырные разговоры, и он, ко­ нечно же, чуял их настороженность и понимал, зная остроту их умов, что обвести их, рассчитывая на изворотливость собственного ума, вряд ли удастся. Вот если бы они сами, невольно, помогли ему! Он и подвел их к этому, но самый последний шаг они должны были сделать сами. Сделать либо не сделать. А подтолкнуть — значило испортить все. — Вовсе не так все с Вельским, государь, как мнишь ты,— сказал Мстиславский, и хотя сказал достаточно твердо и решительно, чувство­ валось, однако, что решился он на это не без колебаний. Да и не мудре­ но: молчание Ивана таило в себе больше неясного, чем высказанное. Могло статься, что где-то он уже приготовил приманку и теперь ждал, кто попадется. Мстиславский был почти уверен в этом. И все-таки ре­ шился. Но не ради Вельского — ради себя, ради той своей незапятнан­ ности, которую он, не будучи уже способным сделать средством борьбы с Иваном, хотел сохранить как средство защиты от него.— Хочу быть сви­ детелем души его. Ведаешь ты, что я был у него... — Откель мне ведать?— обронил равнодушно Иван, и т а к непод­ дельно, что невольно захотелось верить в это. — Ездил... поздравить... с твоей милостью высокой,— замявшись и словно оправдываясь, сказал Мстиславский, нисколько не веря Ивану, но чувствуя, что, должно быть, первым и попался на его приманку. Однако пути назад уже не было. Слово — не воробей. Мгновенно справившись с собой, он продолжал с прежней твердостью:— Сидит Вельский, да не горделиво, а будто в воду опущенный. Теперь он уже сознательно лез туда, куда заманивал его Иван, лез и тащил,за собой больше всего и занимает Ивана. ТревожилЗ^лишь мысль:‘не предает ли он Вельского, не 44