Сибирские огни, 1988, № 8

и сейчас в действиях царя проступало его сокровенное. И это легко уга> дывалось, отчасти и потому еще, что он сам способствовал этому. Разве сейчас он не стремился всем дать понять и тем, кто еще с ним, и кто уже не с ним, что никакой кручины в нем нет и все, проис­ шедшее в Столовой палате, нисколько не удручило его, не напугало, н« в чем не поколебало, ни от чего не заставило отступиться.. Разве же не стремился он показать, убедить, что ему наплевать на всю ту злобу и не­ нависть, что накопили на него враги?! Смотрите, ведайте, он не стра- шится ни их самих, ни их злобы! И не лучшее ли тому доказательство — его желание потешитьюя, прохладиться, предоставив своих врагов самим себе?! А это его доказательство, этот его выезд, сплошь нарочитый и явно показной! Он ведь тоже открывал его сокровенное. Никогда еще он не выезжал на потеху так рано и никогда не тащил за собой такую свиту. Случалось, и вовсе без свиты езживал, а теперь прямо-таки целая рать! Как тут станешь думать, узрев такое, что царь одинок, беззащитен, что все против него? И пусть нарочитость и показность его затеи откры­ то бросалась в глаза. Однако все, что он хотел доказать, он доказывал, доказывал на деле, зримо; вот, мол, смотрите и делайте выводы! И вы­ воды, несомненно, делались, даже теми, кто знал истину. Висковатый, украдкой наблюдавший за боярами, видел, что многим из них была понятна вся эта царская ухищренность, это прописью бы­ ло написано на их досадливо-ухмыльных лицах. Понимали они и то, что теперь, особенно теперь, после того, что произошло в Столовой палате, каждый, кто ехал сейчас с царем в его свите, был как бы отмечен особой метой, особым знаком — знаком причастности, принадлежности к тому, что призвано было царем и должно было противостать поднявшимся против него. Опровергнуть это можно было только единственным — отказом от поездки, но это значило бы открыто стать на сторону тех, кто уже не скрывал своей вражды. Третьего было не дано. Третьего Иван просто не мог допустить и принять: кто был не с ним, тот был против него, и это было непреложно. Поэтому, кто был с ним, тот дей­ ствительно сегодня был с ним; в ком не хватало мужества быть открыто против, те тоже были с ним, и сегодня он брал их с собой, сегодня и они были нужны ему. Завтра он найдет на их место других, истинно предан­ ных, завтра у него будет истинная сила, с помощью которой он распра­ вится с ними, а сегодня, пользуясь их малодушием, он принуждает их сыграть свою роль до конца — и так, как задумал и хочет он! И они повинуются ему, повинуются по малодушию, а еще и потому, что живет в них дремучая, вековая вера в незыблемость своего корня, и всё им покуда еще нипочем. Злоба их не столько осторожна, сколько ленива, и думают они в этой своей нипочемности, что царь подурует, подурует, да и отступится, расшибив себе голову об их могучие кряжи. Что веками установлено и обжито— незыблемо! Но завтра они спохватятся, завтра многие из них сумеют превозмочь себя, найдут в себе силы и поднимутся против него, но завтра будет уже поздно! Сегодня они могли бы одолеть его малой кровью, либо вовсе без крови, завтра же — за одну лишь по­ пытку! — они заплатят такой кровавой ценой, которую не платили до­ сель ни одному из московских государей. ...Выехав из Кремля, царь медленно поехал вдоль рва, по прилегаю­ щей к нему площади, называемой Пожаром. Из-за частых пожаров, вы­ метавших с этой площади хилые палатки и шалаши мелких торговцев, давно уже утвердилось за ней это название. Площадь была тесна, узка. Десяток-полтора саженей между рвом и крайними рядами Китай-города — вот и все, что приходилось на нее, од­ нако и это пространство не было полностью свободным. Тут как раз и располагался в сплошном беспорядке со своими шалашами, палатками весь мелкий торговый люд. Палаток этих, шалашей было великое мно­ жество, особенно летом. Лишь у самого рва оставалось узкое место для вровзда,— сажени в три-четыре.-Здесь запрещалось ставить палатки и шалапчи, но торговали и тут — с рук, со скамей...