Сибирские огни, 1988, № 8

боялся, как бы кто-то («в злобесье») не подумал, что будто он разошел­ ся уже и с дьяками. Иван тоже впился в него взглядом, но, несмотря на всю суровость этого взгляда, было в нем, однако, что-то заговорщ^щкое, какая-то еле уловимая доверительность, основанная на их тайной общности. Он как бы открывал себя этим взглядом и удостоверял эту общность. Висковатый не нашелся, что ответить. Искреннее удивление смени­ лось в нем столь же искренней удрученностью, и явным чувством вины, и даже стыда; сам себе он и вовсе не мог простить того, что не прощал ему Иван. — Ладно, чего ни к пути, ни к делу речи плодить. Садись, дьяк, в седло, едем! — неожиданно и сразу отступился Иван, видя, что добился своего, хотя, конечно, понимал и, быть может, в глубине души был да­ же уязвлён, что добился этого совсем не тем, чем рассчитывал добиться. Эта уязвленность, которую он, несомненно, не хотел выдать, могла и принудить его отказать себе в удовольствии подольше потерзать дьяка. Сели на коней. Увидев рядом с Иваном вместе с Мстиславским и Челядниным и старого Басманова, Висковатый понял, что на нынешний выезд разряд не писан и указано «быти без мест». Иван и сам не замед­ лил сказать ему об этом, повелев быть «близко». Когда Иван указывает «быти без мест», тогда он сам, смотря какая в ком станет нужда, рас­ пределяет, кому быть «ошую» или «одесную», кому «близко», а кому «дальше», и в этом случае «близко» или «дальше» чести нисколько не возвышает и не ущемляет и в местнических счетах не учитывается, но быть «близко» все же почетней, ибо это означает быть от царя на таком расстоянии, когда можешь слушать его беседу и даже принимать в ней участие, если тот изволит к тебе обратиться. Однако в любом случае боярин никогда не бывает «дальше» окольничего, а окольничий «даль­ ше» дьяка. Бояре, ехавшие позади царя, неохотно потеснились, уступая место Висковатому. Тут же, рядом с боярами, уже были и Вяземский, и околь­ ничий Зайцев, и Михайло Темрюк, и Федька Басманов, и Васька Гряз­ ной, был тут и новый царский любимец и особин, привезенный им из полоцкого похода,— Малюта Скуратов. Держался он, не в пример всем остальным — тому же Федьке Басманову или Грязному,— совсем скром­ но, незаметно. Висковатому показалось, что он как будто даже стыдит­ ся быть на виду у всех, и это могло быть истиной, потому что Малюта и в самом деле редко появлялся на людях: не видели его ни на пирах, ни в царской домовой церкви на литургиях, да и во дворце, где в обычай толклись все царские любимцы и приспешники, его тоже не часто можно было встретить. Висковатый и сам видел его мельком раза два, не боль­ ше. Чувствовалось, что этот человек почему-то стремится остаться в те­ ни, не напоминать о себе, не быть притчей во языцех, но, несмотря на это и вопреки этому, молва о нем распространилась уже по всей Москве и проникла во все слои ее населения — от вельможных до самого худого простонародья. Имя его поминали в думе, в приказах, в кабаках, на торгу, и казалось от этого, что он незримо присутствует всюду. Пристроившись к боярам и чуть оглядевшись, Висковатый тотчас же обнаружил, что среди них не было ни Кашина, ни Шевырева, ни Кураки­ на, ни Немого... Их отсутствие и в добрые времена не могло бы остаться незамеченным, но теперь оно особенно бросалось в глаза, и, конечно же, не могло быть случайным. Это Висковатый прекрасно понимал. После того, что произошло в Столовой палате, где именно эти бояре открыто выразили царю свой протест, все, связанное с ними, да и не только с ними, уже не могло быть случайным. Теперь все имело свой смысл, свое значение, и не нужно было большого ума, чтоб разобраться в этом, по крайней мере,— в явном. Но и тайное, если оно существовало, все равно, так или иначе, преобразовывалось, переходило в явное, ибо все было в беспрестанном движении, все стремилось;! воплотиться в действие, и^ воп.тощаясь, даже самое.сокровенное неизбежно становилось явным. Вот