Сибирские огни, 1988, № 8

для своей прохлады. А поедут с ним царевичи, и вся челядь царская, и бояре его ближние, и окольничие, и иной чин, которому ехать достойно, и тебе, дьяк Иван Михайлов, ехать велено. А что грамоту к свойскому доглядеть, так велел государь сказать, чтоб дьяк Андрей Васильев доглядел вместо тебя. — Грамота уж к концу дописывается. Нынче и печати привесим,— отозвался Андрей Васильев — второй посольский дьяк, напарник Виско- ватого. — Знатно, запамятовал государь, что, опричь грамоты, есть у меня еще вельми важное дело, им самим мне порученное,— сказал удрученно Висковатый.— Исполнить его надобно не мешкая, а как исполнишь, по прохладам-то ездючи? — Он помолчал, поразмыслил.— Тако и скажи государю: дьяк, деи, Иван Михайлов ответствовал, что дела важного ради, ему, государю, ведомого, не может он ехать на прохладу, и челом бьет смиловаться, не гневаться на него. Повсегда ты, Иван Михайлов, чупясишься! — не утаил неприязни посыльный.— Да все тебе сходит, однако, с рук. Должно быть, и вправ­ ду ты очаровал царя. Ступай, ^братец,— невозмутимо, с высоким достоинством пресек его Висковатый.— Ты мешаешь нашему делу. И сию безлепицу тут от тебя никто не слышал. Когда посыльный ушел, Андрей Васильев дружески полуобнял Ви- сковатого и, уведя его подальше от чутких ушей приказных, тихо за­ говорил: — Пошто ты так, Иван Михалыч? Разгневается государь, худо будет! — Нешто я впервой отказываюсь от прохлад и пиров? — резковато сказал Висковатый. — Не впервой — верно. Токмо нынче-то... Который уж день пригля­ дываюсь к тебе, николиже ты еще таким не был. Чую, опять вы с ним схватились и, чую, теперь уж до края дошли. Не оттого ли и отказ твой? Дело, разумеется, у тебя есть, но в нем ли едином причина? — Не уразумею — не то допытываешь ты меня, не то изобличаешь? — Тщусь понять, Иван Михалыч... — Да нешто еще не понял? Не первый год мы с тобой в товарищах, не один пуд соли, как молвится, съели. — То верно... Вот и скажи мне, как товарищу скажи, от самого серд­ ца: что нам-то делить с государем? Задумайся: нам! Эвон какая гроза заходит! Гляди, что вельможные зачинают! И мы туда же... И нам дай свой норов показать, дай в свой колокол звякнуть! Он нас подымал, чтоб мы делу его служили — прямо и доброхотно, и чаял иметь нас во всем опорой... А мы? Не успели шубу тафтяную справить, а уж туда же, следком за вельможными,— впротиву! А ну как одолеют они его, что с нами-то станется? Какой ветр разметет наш прах? — Какой ветр разметет наш прах? — Висковатый тягостно вздохнул. — Сего я не знаю и не думаю про сие... Я не страшусь обратиться в прах. Я страшусь жить, как ие подобает христианину. — Наша протива ему — нешто подоба? — Да говори уж — моя... Пошто щадишь меня?! — Нет, Иван Михалыч... Я своей души от тебя не отвратил и от то­ варищества с тобой не отрекся. Даст бог и не отрекусь! Так что наша, наша протива, Иван Михалыч. Да и не токмо наша. Я про иных говорю. — Не протива сие...— Висковатый помедлил, собираясь с мыслями, и совсем уж твердо прибавил: — Не протива. Ты вот говоришь: он нас подымал, чтоб мы делу его служили. А нешто мы преустали в рвении? Нет, не преустали, и хочется служить еще ревностней. Но — служить, а не прислуживать, дело делать, а не поклоны бить. Разумеешь, делать то, к чему он нас призвал, ради чего и поднял... Призвать-то он нас призвал, поднять поднял, а принять нас такими, какими сам же хотел,— не мо­ жет! Вот тебе и сказ мой: делить нам с ним, истинно, нечего, а за что стоять — есть! '■ ••’ ■