Сибирские огни, 1988, № 8

— Однако упорен же ты! — резко переменился в голосе Иван. Сказано веди тебе; мне потребен союз с Ириком! Об том тебе думать и стараться велено. — Я об том и буду стараться, государь, токмо... Скажу тебе прямо, не смутился и не отступил от своего В и с к о в а т ы й . — Тщетны ^ д у т нащи старанья. И время зря упустим. Ни Ирик, ни Фридерик, ни Жигимонт в истинном союзе николиже не будут с тобой, понеже тебя они страшатся пуще всего. Упомни, как предлагал ты Жигимонту союз, чтоб разом сто­ ять на перекопского... И хоть Жигимонт терпел тогда от х ^ а не меньше нас, союза с тобой он не ухотел. Что сказали тогда послы Жигимонтовы. «Избавившись от крымского, вы броситесь на нас». Иван не ответил Висковатому — не нашелся сразу или не захотел, но чувствовалось, что доводы дьяка не прошли мимо него. Он насупился зло и отчужденно,— как бы желая показать свою непреклонность, одна­ ко, будь она на самом деле, он давно перестал бы слушать дьяка. А ведь слушал же... И хотя возражения и доводы Висковатого пришлись ему явно не по душе — потому уже, что он ждал от него единомыслия, ответить надменностью и высокомерием или вовсе бездумно отмахнуться от них он не мог. Доводы эти шли от разума и обращались к разуму к его разуму, и потому как человек разумный он должен был либо при­ нять их и согласиться с дьяком, либо не согласиться и отвергнуть,^ вы­ ставив против них свои, более веские. Но таких доводов у него сейчас, вероятно, не было, они, должно быть, еще не вызрели в нем, и потому он молчал, не опровергал дьяка, но и не соглашался с ним. Смолк и Висковатый. Понимал он, как опасно было посеять в душе Ивана сомнения, не отговорив его, не разубедив до конца. Эти сомнения, эти плевелы, разрастаясь, стали бы мучить его, терзать, вызывая злобу и гнев, которые неминуемо обратились бы против того, кто заронил в него семена этих плевел. Но и отступать, отказываться от того, в чем он был убежден, Висковатый тоже не хотел. Ему оставалось только поко­ риться — и он покорился. — Но... воля твоя, государь. Как велишь, тако и будет. — Скажи-ка, дьяк... отчего ты, однако, все супротив Ирика ополча­ ешь меня, а про Жигимонта молчишь? Мнишь, не одолеть нам его? спросил Иван, и по тому, как он спросил, как прозвучал его голос, стало ясно, что вынужденная покорность дьяка — именно вынужденная — уже на самом деле обозлила его. Он требовал от него этой покорности, но принять ее, так же, как и его доводы, не мог: слишком много было в дьяке такого, чего он не хотел менять на покорность. — Отчего же молчу, государь? Не суесловлю, как иные... Так Жиги­ монт— самый сильный твой супротивник. Над таковыми вперед победу не празднуют. — Не празднуют... Однако либо верят и душу свою полагают за то, либо не верят и души не полагают. А ты — веришь? Скажи, не покривя душой,— веришь? — Я, государь, поднят тобой на такую высоту, что уже не могу кри­ вить душой. То было бы и неразумно и опасно. А на спрос твой таков мой ответ: много во мне сомнений. Сомнений ума моего... А душа моя вся с тобой. — Душа мне твоя не потребна. Своя в тягость. Мне ум твой потребен. — А ум мой в сомнении, государь. — И в чем он тебя всего более усомняет, ум твой? — В силе нашей, государь. Достанет ли нам силы одолеть Литву и Польшу? По плечу ли замах, государь? — И многим ты говоришь сие? — Тебе не было бы нужды спрашивать меня, коли бы я еще кому ни буди говорил такое,— спокойно обошел ловчую яму Висковатый. — А мне, стало быть, не страшишься говорить такое? — Тебе, государь, не страшусь. Я верю в твою здравость, верю в твой ум. г . м 1'С*>. . . .