Сибирские огни, 1988, № 8

ученом мире механиком». Удивление «уче­ ного мира» сообщением Гуляева хорошо вписывается в ситуацию неожиданности, которую Добролюбов обозначил словом «вдруг». К тому же простота и привыч­ ность имени и отчества Степана Ивановича приводила к тому, что не очень знакомые ему люди переиначивали имя, называя его, например, Иваном Степановичем. Такие ошибки встречаются в его переписке. Как бы то ни было, но если личные кон­ такты Добролюбова и Гуляева остаются предположительными, то знакомство вели­ кого критика и публициста с научными труяами алтайского ученого — факт бес­ спорный. Будучи студентом, Добролюбов готовился под руководством Срезневского заняться исследованием «особенностей ве­ ликорусской народной поэзии». Была со­ ставлена программа будущих штудий. Сре­ ди самых важных источников своей рабо­ ты, наряду с такими известными фолькло­ ристами, как Киреевский, Сахаров, Снеги­ рев, молодой Добролюбов указывал и Гу­ ляева, его статью «Этнографические очерки Южной Сибири». А книге Степана Ивано­ вича «Опыт грамматики русского языка» Добролюбов посвятил специальную рецен­ зию, в которой отметил сильные и слабые стороны лингвистического опыта сибирско­ го ученого. Знакомясь с кружком Срезневского, нель­ зя не изумиться разнообразию позиций лю­ дей, его составляющих. Что объединяж» их вместе и сглаживало разнобой суждений? Почему домашний очаг Срезневского стал для Гуляева самым, пожалуй, теплым в Петербурге? Разумеется, интерес к науке помогал находить общий язык, но не толь­ ко это. Привлекала личность Срезневского. Молодой Добролюбов оставил о нем вос­ торженный отзыв: «Целый день насквозь у Срезневского и не жалею об этом: он меня просто очаровал сегодня своим поэтиче­ ским настроением, своим юношеским чи­ стым влечением к науке...» И спустя многие годы, бывая в Петербур­ ге наездами в служебных командировках, Гуляев обязательно посещал семейство Срезневских. Об одном таком посещении вспоминает известный филолог И. Ягич: «На еженедельных вечерах у Измаила И ва­ новича я имел случай видеть многих его посетителей из литературного мира; помню, как я наслажда-ился чтением Аполлона Май­ кова из его «Двух Миров», как много неиз­ вестного о сибирской жизни узнал из рас­ сказов приехавшего из Барнаула Гуляева, вспоминаю спор с покойным (историком.— Ю. Т.) Будиловичем о судьбах славянского мира, затянувшийся далеко за полночь...». Кружок Срезневского способствовал фор­ мированию литературных вкусов и при­ страстий Гуляева. Любимым чтением ака­ демика и близких к нему людей был, как известно, Н. В. Гоголь, с которым Измаил Иванович состоял в переписке. Гоголь вы­ соко ставил собирательскую и публикатор­ скую деятельность Срезневского. А образы и цитаты из произведений писателя стали почти паролем для окружения ученого и часто мелькали в его переписке. Это тем более интересно, что Добролюбов, разби­ равший домашнюю библиотеку Срёзневско- го, ужасался ее односторонности и бедно­ сти именно по части художественной. В письме к учителю из Венеции (от 21 августа 1869 г.) В. И. Ламанский благода­ рит Измаила Ивановича за «урок во внима­ тельности» и тут же подыскивает парал­ лель из «Мертвых душ»: «Вашим замечани­ ем я был поставлен в положение почтмей­ стера после рассказа о капитане Копейки- не». Именно этот гоголевский образ встре­ чается и в письмах Гуляева. Ж алуясь на непонимание близких и финансовые затруд­ нения, Гуляев писал своему зятю Словцо- ву: «Я не высказывал Вам огорчения и ж а­ лоб; теперь говорю о них, вызванный дей­ ствиями (по секрету сказать) капитана Копейкина, которому надо и бутылку французского вина, и театр, и котлеты, и сушгеты...». Далеко не случайно это обра­ щение к образу Копейкина. Дело в том, что еще в 1876 году Степан Иванович ото? слал в редакцию «Русской старины» спис­ ки знаменитых прошений мичмана Кропо- това, который, видимо, стал прообразом ка­ питана Копейкина и который, уволенный из морской службы в начале царствования Александра I, оказался без средств к су­ ществованию. Бесполезность хождений по влиятельным лицам натолкнула его на сча­ стливую мысль: рассмешить и заинтересо­ вать власть имущих необычными по форме и слогу прошениями. И вот уже министры внутренних дел, юстиции, народного просве­ щения, морских сил, лесного департамента получают удивительные бумаги, составлен­ ные вроде бы по формуляру, но по языку и содержанию весьма странные. Министру внутренних дел: «Если бы вы взяли на се­ бя труд анатомировать и раскрыть пору­ ченную вам внутренность, сколько бы вы нашли в недрах ея испорченных, силою не­ справедливости, кишок...»; в лесной депар­ тамент, графу Орлову: «Десять лет бол­ тался я, плавая между водяными пузыря­ ми, наконец пузырь моего счастия лопнул, я выплыл на верх моего злополучия, на­ шел себя из водяных выключенным. Прика­ жите, ваше сиятельство, поместить меня в лесные...» и т. д. Этот воистину раблезианский юмор, за­ мешанный, к тому же, на кондовом чинов­ ничьем канцелярите, имел социальную подО- плеку. Бездушные колеса «регулярного» го­ сударства перемололи кости не одному мичману Кропотову: из такой же фанта­ стической реальности возник тыняновский поручик Киже. Не от хорошей жизни чело­ век начинает «возбуждать к себе участие жалостью, привлекать к себе внимание фо­ кусами» (выражение И. И. Срезневского). Но в посланиях Кропотова была одна черта, мимо которой Гуляев пройти не мог. Каждое письмо отставного мичмана настолько полно учитывало образ адресата, что перепутать эти письма, даже при отсут­ ствии обращения, было невозможно. Также писал свои письма и Степан Иванович. Служебный перевод из Петербурга в Бар­ наул в 1859 г. круто изменил жизнь Гуляе­ ва. Прежде всего, он получил возможность непосредственно заняться собиранием фоль­ клора русских крестьян Сибири. Даж е свой