Сибирские огни, 1988, № 8

видит око далеко, а ум еще далее!» А иногда — даже с вызовом: «Где один ум изловчится, там другой не оплошает!» Да, Мстиславский был уверен, что не оплошает. В личной схватке с ним, в схватке, где схлестнутся их умы, он не оплошает. Другое тревожи­ ло его. Знал он, что за ним могут пойти многие: его имя, родовитость, знатность — все это привлекает, придает уверенность и силу, особенно тем, у кого ее не так много, как злобы. Но знал он также, что многие мо­ гут и не пойти — как раз самые нужные, те, у кого и злобы и силы в до­ статке, или пойти, но до определенного рубежа и во имя определенной цели. А цель эта и рубеж едины — низложение Ивана. До этого рубежа, к этой цели все будут идти вместе. А дальше? Что будет дальше? Вот это было самым неведомым и самым тревожным. Для Мстиславского свержение Ивана с престола не было самоцелью, как для других,— для того же Кашина, Шевырева, Куракина,— которых он не устраивал, которым он был «не в нутро», потому что не хотел де­ литься с ними властью, не хотел считаться с ними, ублаговолять их спесь, честолюбие... Им нужен был просто иной царь, на которого они могли бы надеть хомут и понукать им как вздумается. И они присмотрели такого царя (давно присмотрели) — Владимира Старицкого. И тот готов был принять и хомут, и удила и тайно ждал этого как высшего счастья. Помыслы Мстиславского были совсем не о том, и низложение Ивана было для него только частью дела, только одним, пусть важным, но одним шагом на том пути, который он давным-давно наметил для себя. Ему, потомку великих литовских князей, были чужды холопьи страсти московского боярства. Его высокий ум не мог ему позволить довольство­ ваться низким, он поднимал его на ту высоту, с которой он смотрел на мир совсем иным, особенным взглядом — взглядом Гедиминовича, в чьем сознании накрепко утвердилось убеждение в великом предназначе­ нии своего великого рода, который должен был распространить свое влияние и на Русь восточную, как он распространил это влия­ ние на Русь западную. Внуки и правнуки Ягайлы сидят на престо­ лах Польши, Литвы, Богемии, Венгрии, должны они занять и московский престол. Тогда их миссия будет выполнена: под их властью окажется почти вся Европа и немалый довесок Азии. Вот о чем думал Мстиславский, вот на что замахивался его разум — отнять престол у Рюриковичей! Не обязательно для себя, но обязательно для Гедиминовичей! А это значило схватиться не только с Иваном, это значило схватиться с самой Русью. С самой Русью! Схватиться так, как с ней схватился Иван, а до него — его могущественные пращуры, ломав­ шие ее нрав, ее дух, ее вековечную сущность, ломавшие религией, кну­ том, огнем, плахой, виселицей — и не сломившие! И об этом думал Мстиславский. Он презирал Русь, свою невольную родину, презирал незлобиво, но тем искренней и глубже, считая ее исча­ дием тупости и невежества, от которых ее не избавило даже христианст­ во, навязанное ей Рюриковичами. Но вместе с тем, будучи какой-то частью крови русским, и не тупым, не забитым, не невежественным, он понимал этот народ, понимал и отдавал ему должное: народ этот не удалось покорить ни германским рыцарям, ни татарским ханам, ни евро­ пейским государям, да и его собственные государи, как бы высоко ни возносились они, до сих пор не чувствуют себя полновластными хозяева­ ми над ним. Этого тоже не забывал Мстиславский, и не мог забыть: оно лежало в нем тяжелым противовесом, который все время колебал чашу весов стремясь перетянуть, перевесить все то, что он приготовил для борьбы чем вооружился и чем рассчитывал добыть победу. Стоило ему при знаться самому себе, что он боится борьбы с Русью и не знает ее исхода как этот противовес сразу же сокрушил бы в нем все. Противовес неодо лимо давил на него, и нужно было выбирать: либо отступиться, либо не медля бросить на противоположную чашу весов самое главное, самое весомое — действие! га ’