Сибирские огни, 1988, № 8

на слуху у всесоюзного читателя. Все авто­ ры в основном свои, уральские, из Сверд­ ловска да из Перми, к тому же, большей частью, молодежь. И, тем не менее, не обратить внимание трудно. Бросается в глаза уже само оформление журнала, необычные принципы верстки: то колонка текста идет, как и положено, свер­ ху вниз, а то вдруг слева направо — от корешка к обрезу, так что журнал все вре­ мя поворачивать приходится. Эксперимен­ тальный номер, называется. Ах, чтоб вас, невольно думаешь, все бы вам не как у людей! Ну, это ладно, это для эпатаж а, для пу­ щей важности, для привлечения публики, наконец, а что же внутри, каково содержа­ ние? Оно, скажу сразу, оформлению вполне соответствует. Там такие изыски, что я, са­ дясь писать, с трудом подавил острое же­ лание изъясняться столь же витиевато или хотя бы положить лист бумаги поперек и писать наискось. Раньше принято было начинать подоб­ ные обзоры с разбора характеров героев, но я этого делать не буду, причем даже не из стремления к витиеватости, а по той простой причине, что далеко не во всякой веши этого странного номера встречаются не только характеры, но и сами герои. Вме- сто этого я для начала попытаюсь набро­ сать общую атмосферу, дать образ всего номера, заодно определив, что в нем осо­ бенного и чем он отличается от других. Первое, что бьет по нервам, — это скон­ центрированное чувство страха во всех его разновидностях, насквозь пронизывающее большинство страниц. Страха—то скрытого, затаенного, то выраженного напрямую: «Какой же кошмар был в душе этого мате­ рого, задубевшего в институтских схватках мужика, если он решился на самоубийст­ во...», «ужас перед бесцельностью сущест­ вования...», «мы и копошимся-то единствен­ но, чтобы прогнать кошмар бессмысленно­ сти и бесплодия жизни...» (А. Крашенинни. ков); «Меня разбудил животный страх...» (О. Хандусь); «Страх сопровождал чело­ века...», «в безумстве, задыхающемся отчая­ нии и безумстве бежит он за набирающим скорость поездом...», «ужас точного времени пронзил его...», «человек сжался от стра­ ха...» (А. Иванченко). Цитирование можно длить и длить Это своеобразный крик: «О нас забыли!» — то, что раньше старательно притушевывалось, приглаживалось, замазы ­ валось либо вовсе не просачивалось в пе­ чать, а тут вот выплеснулось в первоздан­ ном виде, да так, что через край. Поневоле думаешь: а не в противовес ли прежней розовощекой жизнерадостности мо­ лодежной прозы в этот номер втиснулось такое количество страха одновременно, сколько и в природе-то сразу не бывает? Но это уже издержки издательской полити­ ки. В жизни-то, в отличие от литературы, все распределяется куда более равномерно, потому и удивления не вызывает, а в жур­ налах все как-то полосами. Видимо, по той же причине под одной об­ ложкой собралось изрядное количество про­ изведений, больше смахивающих на всякого рода литературные манифесты. Каждый из авторов считал своим долгом поэпатировать закосневшую, по его мнению, публику и начинал непременно с вызова. Что-нибудь вроде такого: «Мое дело простое, вставил листок бумаги в к а р е т у и давай бегать пальчиками по клавишам, авось что-нибудь да выбегаешь». Появись каж дая из этих вещей на обыч­ ном, неэкспериментальном, фоне, и она вы­ зывала бы адекватную реакцию, но читать три д е с я т а манифестов подряд, да еще иллюстрированных манифестами же, — с непривычки, согласитесь, это чересчур уто­ мительно. Непривычно и многое другое: конфликты — душевные, а еще чаще — духовные; сю­ жеты — в большинстве своем едва просле­ живаемые. Одним словом, не зря главный редактор «Урала» В. Лукьянин в обращении к читателям упомянул о новых «формах выражения художественных идей». Формы, действительно, необычны. Остается пока­ зать их своеобразие и оценить идеи. Для этого нужно познакомиться с некоторыми вещами поближе... Мир повести Александра Крашениннико­ ва «Одна-единственная» — страшный, аб­ сурдный, сошедший со страниц братьев Стругацких «мрачного» периода и поздних экзистенциалистов. Мир этот полон противоречий, которые не поддаются осмыслению, не связываются воедино, никак не укладываются в голове молодого ученого Валентина, главного ге­ роя повести. Абсурдность окружающей ж из­ ни назойливо лезет ему в глаза; «На углу Татищева и Лермонтова какой-то тип, вполне прилично одетый, мочился в урну»; «Было стыдно и за обстановку; тощие де­ рюжные нары, дощатый, давно не скоблен­ ный пол, картинка из журнала «Ситуация»: чей-то крупный голый зад, может быть, вовсе и не женский»; «Левая подошва у него проносилась, виден был черный от гря­ зи носок». Это далеко не самые эпатирующие стоп- кадры повести, я просто пытаюсь передать авторский принцип отбора деталей для создания соответствующей атмосферы. Вот, кажется, наиболее характерный пассаж: «Как сладко пахнет мир в начале июня!.. Радостна даж е вонь сгнившей в овраге со­ баки». Все это нагромождение абсурда, приправленное для запаху малой толикой фантастики, понадобилось Крашенинникову для того, чтобы ярче оттенить разброд в мыслях своего героя. Валентин не может найти себе места В этом мире, мечется в поисках смысла, при­ глядывается к окружающим. Все они живут по-разному. Чета махровых обывателей Куз­ нецовых. когда-то ученых, а теперь дачни­ ков, пережидает в своем погребе возмож ­ ный конец света. Человек с не очень изящ ­ ной фамилией Высранцев под именем Саш­ ки Чемодана старательно душит в себе р а­ зум, «развивается в дурака», стремясь к дешевой славе прорицателя. Спорщики Баев и Раздолбаев без устали разглаголь­ ствуют на любые темы, пытаясь переспо­ рить друг друга, но не было еще случая, чтобы они пришли к согласию. Все это ка­ жется Валентину ненужной суетой. Наст­ роение — впору вешаться, и тем не менее, «он любит эту отвратительную, больную жизнь». Это — отчаянное одиночество человека, потерявшего веру даж е не в высшую ре-, альность, не в пресловутый смысл жизни,, а'