Сибирские огни, 1988, № 8

Мужествовать намерился пред царем. Ну помужествуй!— Он обернулся к Малюте.— Помужествуй, а мы подивимся... и языками поцокаем. — Я мужестЕовал в бранях... за царя, и пусть кровь моя, пролитая, как вода, вопиет на тебя пред господом... Бо не царь ты, а лютый зверь, дракуль! Ивин решительно толкнул Тарха в руки Малюте. — Хватит упорствовать, Данила! Со смертью играешь, бедник! — Паче уж умереть, нежели жить подобным тебе — без друзей, без души, без совести. Ты не веришь никому, никому! И что бы я тебе ни сказал, ты все едино не поверишь... И сделаешь свое страшное дело... Не сейчас, но после... Так делай сейчас! Ничего не скажет тебе Данила Адашев, ничего не знает он! А ежели и знает — не такому человеку, как ты, сознаваться в том! Делай, что надумал! Но ведай: не оставится тебе сия смерть! Бог подъемлется на взыскание за нее. Бог! И твоих сыновей отнимет у тебя! Иван побледнел, но даже это страшное прорицание Данилы не оста­ новило его. Он повелевающе кивнул Малюте, тихо, с мучительным на­ пряжением сказал: — Данила... ежели ты скажешь «Нет...» — Нет! Нет!! — с жутью и ненавистью крикнул Данила, Когда выжидание переходит в ожидание, которое всегда бездеятель­ но, а потому и гнетуще, да если к тому же оно еще и затягивается, тогда нередко наступает разлад с самим собой, появляется неуверенность в се­ бе, страх и даже отчаянье. Такое случилось и с Мстиславским. Глубоко затаив свои мысли и чувства, он долго и упорно выжидал, стремясь выбрать самый верный момент, когда бы мог открыть себя — тем, кому думал открыться,— и начать действовать. Он не хотел рисковать — ни в малейшей степени! И не страх был тому причиной, не он сдерживал его: страх он мог бы одолеть... Его сдерживал разум, осторожный, расчетли­ вый, трезвый разум. Люди большого ума никогда не рискуют. Они дей­ ствуют только наверняка, все рассчитав и взвесив, либо не действуют. Мстиславский выжидал, терпеливо, хладнокровно, держа в своих руках многие (ему казалось, самые главные!) нити, за которые намере­ вался потянуть. Он прекрасно разбирался во всех их хитросплетениях, прекрасно знал, насколько они прочны и насколько и где слабы; он пони­ мал (казалось, понимал!) весь ход событий, свершавшихся на его гла­ зах, потому что, пропуская их через свой ум, находил в них бесспорные закономерности и взаимосвязи, такие закономерности и взаимосвязи, ко­ торые и при самом тщательном взвешивании на весах его разума не вызывали в нем сомнений. Поэтому он чувствовал себя спокойно и уве­ ренно, правда, настолько, насколько это было возможно рядом с царем Иваном. А царь вызывал в нем сложные чувства. Он был для него тай­ ной, которую он и не пытался разгадывать, понимая, что однозначной разгадки нет. Загадочна, непостижима и страшна была его душа, поправшая все извечные узилища, возведенные для нее природой, и, ка­ залось, поднявшая его к каким-то иным пределам, или в беспредель­ ность, где он обрел еще неведомые, впервые достающиеся человеку страсти; так же загадочна, непостижима и страшна была сила его вдох­ новения и настойчивость, с которой он утверждал себя в этом мире, ка­ завшемся ему неотторжимой частью его «я», и само это «я», полное же­ стокой, сокрушающей силы и мрачных терзаний, тоже было загадочным и страшным. И не будь во всем этом разума, его крепкого, здравого ра­ зума, он был бы неуязвим, и Мстиславский, уповавший в своих расчетах только на это — на его разум, благодаря которому он мог подобрать к нему ключи, наверняка давно бы отступился от своих замыслов, потому что у него не было бы тогда ни малейшей возможности нести с ним продуманную, исключающую риск, борьбу. Он должен был бы вести