Сибирские огни, 1988, № 8

пред тобой, государь. Нет за мной тех прокуд и неправд, что возвел на меня Шишкин. — Хватит, Данила! — сказал жестко Иван.— Не обвести тебе меня, нипочем не обвести. Не мни, что Шишка меня супротив вас возбудил и я движусь едино его оговорам. Своей душой движусь я, разумом своим. Подозревал я, что вьется змеиный клубок... Вот так! — заключил он рез­ ко и поспешно, словно напугался, что Данила прочтет его мысли.— Слышишь меня, Данила? — Слышу, государь. — А что Шишка на тебя сказал, да на тестя твоего, на Петра Турова, да на Сатиных,— не удержавшись, вновь заговорил Иван,— то мне та- кож не в диво. Шишка токмо утвердил меня в том. Потому, еще допрежь, чем Шишка был пытан, я посадил на цепь весь ваш собачий род. А тестя твоего — и вовсе до Шишкиного поимания, бо и он стал сочить яд. Курбский к нему ездил, не боясь отчего-то ущербить свою княжалью до­ родность на холопьих порогах. Знаю отчего! Шишка дальше вас никого не указал, а я гляжу дальше, понеже чую над вами, чую! его руку... приятеля вашего неизменного. Слышишь, Данила? — Слышу, государь. — Сознайся: Курбский сговаривал вас на измену? Встречался он с Исайей? Передавал ему монах закрытые листы от Воловича и Радзи- вилла? — Говорил уж я, государь... Как сознаться в таковом и невинного как поклепать? Нешто нет надо мной еще вышнего суда? — Сознайся, Данила! — яростно, исступленно и просяще вскрикнул Иван.— Сознайся!.. — Иван на мгновение запнулся, как будто испугался или устыдился пришедшей к нему вдруг мысли, но исступленность, ко­ торая все сильней начинала походить на отчаянье, подтолкнула его: — ...и цепи тотчас спадут с тебя! И тестя твоего, и свойственников твоих — всех пущу на свободу! Иван кривил душой, заведомо кривил: не мог он исполнить своего обещания, даже если бы и в самом деле захотел. Не было уже в живых ни Турова, ни Сатиных. Турова замучили на пытке, так и не добившись от него признания, а Сатиных, которые и без пытки, от одного только страха перед ней, готовы были сознаться в самых смертных грехах, уморили в Разбойной избе, закрыв на ночь вьюшку в печи. От отчаянья, от бессилия заставить Данилу сознаться кривил душой Иван, и вовсе не оттого, что надеялся подкупить его своими обещаниями. Он уже обещал ему и жизнь, и свободу, и богатство — на первой пытке, когда, не добившись ничего от Турова, взялся за Данилу. Не принял Да­ нила его обещаний и посулов, знал, что и сейчас не примет, а остановить себя не мог, не мог удержаться от лжи — жалким воплем отчаянья рва­ лась она из него. — ...Прощу вам вашу измену, понеже ведаю, что лукавым княжачь- им прельщением преступили вы крестное целование. Он замыслил вели­ кую измену надо мной, вы же ему лише пособники. Его волей движетесь, его ненавистью злокозните. Он промысливал сдать литвинам Стародуб? Сознайся, Данила,— он? — Не ведаю я за князь Андреем таковых умыслов, не ведаю, госу­ дарь. А коль не выдюжу пыток и скажу — все едино не верь. — Малюта! — Иван метнул взгляд на таганы. Малюта поддвинул их под ноги Даниле, пошевелил притухшие в жаровнях угли. Иван откинул голову к стене, закрыл глаза. Твердыми комками вывернулись на его скулах желваки, из глубоких темных глазниц выплеснулась чернота и как будто застыла на лице. Злобная тишина воцарилась в застенке. Для Ивана она была так же мучительна и нестерпима, как для Данилы жгущий его жар. Но терпел Данила, из последних сил терпел, истошно корежа беззвучный рот. Тер­ пел и Иван — исступленный, напрягшийся, неподвижный, будто вмуро­ ванный в стену, и страшный, как тень, обретшая плоть.