Сибирские огни, 1988, № 7

выводило мое перо. И — и от старой — с прозеленью в'еяТо рой, точно следы глубокого сна, просверкивали следы по теплой и древней, как мудрость, тайной солнечной силь. ветви быстрых растений обнимали покатые плечи божеств , мелькали мимо его глаз, продолговатых, как песня, задавая ^ у созданию мощный масштаб. Глухой, широкий предощущаемый гул по­ буждал сердце биться в непостижимом ритме, согласном со всеми дв киями буйного мира растительности, с линиями и объемами статуи о- жества, со всем тем, чего не было ни в одной из твоих прежних жизнен и воплощений,., Лю-ЛЮ ЛЮ-ЛЮ ЛЮ-ЛЮ ЛЮ-ЛЮ ЛЮ-ЛЮ ЛЮ-ЛЮ ЛЮ-ЛЮ Лю -лю ЛЮ-ЛЮ ЛЮ-ЛЮ ЛЮ-ЛЮ ЛЮ-ЛЮ ЛЮ-ЛЮ лю-лю — неосознанно писал я. (Что водило моей рукой?) И — все свежие черему­ хи студеного мая; все сирени, тайно светящиеся в сумерках; все черно­ красные вечерние маки — лепестки пламени, языки дышащих^собак ве­ чера; все горящие островки'жарков — костерки в солнечный полдень, когда огонь почти не виден; все мохнатые медуницы, тело которых при­ надлежит почве, а соцветья — небесам весны; все зависшие над августом летающие тарелки цветущих подсолнухов; все, расцветшие кровью, мечи гладиолусов; все, дурманящие невинность, пряные жабо пионов ........................................................ все цветы года земли летели густым по­ током, обтекая неровности почвы, деревья и здания, они летели, и пение раздавалось в этом полете— мольба и страх, страх и счастье, счастье и готовность, готовность и желание, желание и жажда!.. Этот поток, эта поющая комета цветов мира, все это — летело, удаляясь из сердца, к тому пределу, где было счастье. Летело к Той, где кончались тысячи пу­ тей, чтобы начаться одному, где было не твое, но родное , дыхание, не твое, но более чем твое, р од н о е сердечко, ради покоя и счастья кото­ рого не жаль было тебе ни жизни, ни души... Глаза, полные влаги ответ­ ного движения... Покорная беззащитность жалеющих рук... Золото во­ лос и глаз синева... Лебедь всех времен года... Милый голос — рев старой гвардии так не вздымал дух Наполеона; шелест степей так не увлекал сдержанное сердце кочевника; вселенское колебание океана так не изы­ мало из береговых праздников качающегося моряка; так не пела тебе мать в детстве! — ты весь укладывался в струях этого голоса, и суставы отказывались тебе служить, ты вспоминал Одиссея, ты считал его глуп­ цом и даже через чугунные колья в ушах слышал этот голос! И двига­ лась твоя душа по его лучу — лю-лю лю-лю лю-лю... Не было слов ни в одном земном языке, не было знаков, которые, появившись под моим пером на белом листе бумаги, не преображали бы его так, что начинал он говорить мне любой линией, любой точкой боль­ ше, чем все мудрецы мира, действовать на меня сильнее всей музыки земли... И завтра, и послезавтра, глядя в эти листы, испещренные следа­ ми бдений в подземном кабинете, я как бы вновь глядел через раскрытое окно в созданный мною мир, только звучал он несколько отдаленнее и приглушеннее... Так звучит откатывающийся праздник. В этих окнах я видел детали и подробности своего романа и схваты­ вал их, чтобы сперва остановить в памяти, а потом перевести на язык, понятный другу... Но счастье не может длиться вечно!.. Отдаваясь творчеству в подземном кабинете, я всякий раз чувствовал столь сильное срастание с почвой, что даже пугался, ведь многое мною еще не было сделано там, наверху, и я после двух-трех часов срастания — неторопливо, со всеми мерами предосторожности — вынимал из поч­ вы свои корешки, стараясь не нарушить ни их, ни почвы, потом уходил 76