Сибирские огни, 1988, № 7

бесцельно исписал бумагу, но испытал при этом наслаждение от самогв процесса погони — писания слов на белом листе бумаги. Или распахал поле (опять же исписал лист) и, даже ничем его не засеяв, уже доволен... ’ Белый лист на столе в подземном кабинете всегда напоминал замерз­ ш е е зимнее окно, какое было у нас в кухне деревенского дома... Я теплый от сна набрасывал на плечи фуфайку, вставал колен­ ками на лавку — она холодила коленки, и я плотнее кутался в фуфайку. Был утренний сумрак, когда мать уже затопила печь, отец отправился на работу, керосиновая лампа светила тускло — фитиль экономно при­ кручен. Матери на кухне не было, она еше досматривала скотину: доила Майку, кормила ее и овечек, чистила наскоро в сарае. Я стоял на коленях, приблизившись к заиндевевшему, покрытому бе­ лесым льдом окну, ИЯ весь еще дышал сонным теплом, а стынь от окна дышала мне в лицо. Я собирал в себе всю теплоту, давал ей сгуститься, а потом выпускал на_ белый лед неторопливой плотной струйкой — и один выдох, и другой, и третий... Скоро белизна начинала темнеть, голу­ беть, за нею открывался гладкий и неровный ледок, а на нем — луночка, истекающая слезинкой... И еще выдох, еще и еще — луночка ширилась. И вот появлялось гладкое — с копеечку — донышко, участочек стекла вытаивал и смотрел на меня темно-синим глазком. Там было голубое глубокое зимнее утро... Я дышал в глазок теперь уже ровно и спокойно. Я успокаивался. Я думал начни дышать левее, правее, ниже или выше этого места — там никогда бы глазок не открылся, а тут — я угадал его точно! В любом другом месте мое дыхание бесконечно бы углублялось в бездонную тол­ щу слепого льда... Я всякий раз точно угадывал место! Успокоившись, вглядываясь в глазок, я не замечал того, когда все окно от накопившегося печного тепла темнело, сырело, начинали спол­ зать сверху влажные дорожки. Они сперва терялись, точно их впитывал лед, потом доходили до низа окна. И тут сверху открывались поля чи­ стого, темного стекла — точно ночное небо над заснеженными горами, горы все снижались, меняли очертания, таяли, опускаясь влагой на подо­ конник, к которому отец подвесил бутылку на гвоздик, чтобы вода, впи­ тываясь в длинную тряпочку, собиралась потом в бутылку, а не стекала на пол... И тут приходила мать... Свой чистый лист бумаги я видел всегда именно таким белым окном, которое хочется отдышать, отогреть и через белизну которого можно проникнуть в мир только усилиями этого живого и теплого дыхания, только суметь попасть в ту самую единственную точку... Всякий раз белизна скрывала тайну. Я не знал, что именно мне от­ кроется за пеленой льда — какие страны, какие люди, какие звезды. Что за мысль проклюнется лучиком последней утренней звезды через первый темный еще глазок?.. Важно ли, в какие знаки, слова воплощалось мое теплое дыхание, ис­ ходящее на белый лист бумаги! а а а а а а а а а а а а а а а а а а а а а а а — сама собою выводила рука. И — мысленно я был уже над широкой сол­ нечной летней поляной. Был в теплом воздухе, витая с пчелами между прозрачных столбиков медового духа, исходящего от каждого цветка. Эти столбики, истончаясь в конусы, сходились высоко над поляной в точку, в фокус, попав в который любое живое существо становилось гранулой света, поющей его частицей, и летела она в голубое небесное лоно мира... Шио шио шио шио Шио шио шио шио —