Сибирские огни, 1988, № 7

Женя, Олег, Жанна, Вова... Знающие и не знающие О своей СТезе И ДОле, они были со мной, они незримо способствовали доводке моего романа. Я любил их, я помогал им, как мог... Но об этом — отдельно. Я весь отдавался в эти золотые часы любимому делу — литературно­ му творчеству! Я был свободен и счастлив. В тишину подземного кабинета не доходили звуки города, только изредка вздрагивало пламя свечей от прокатывающегося по шоссе пре­ дельно нагруженного панелевоза. Т и ш и н а... Только тайные шорохи прорастающих корней бурьяна, только шелест от движения дождевых червей, поскрипывание куколок, только нара­ стающее ощущение единения с землей, в которую я погрузил себя, как семя, и теперь постепенно срастаюсь, сродняюсь с почвой, вхожу в нее корешками помыслов. Вхожу в нее, и она входит в меня — всеми своими силами... Слепые ли то силы? Нет! Конечно, нет! Казалось бы, почва дает возможность продолжения жизни любому семени, ей вроде бы и не важно, что проращивать — коноплю, крапиву или пшеницу... Но в том и есть высшая мудрость почвы, что она одинаково относит­ ся ко всякому и дает возможность прорасти каждому, кто на это спосо­ бен. Каждому, кто готов прорасти, каждому, кто прорастает! Она не сортирует растения на вредные и полезные. Вы никогда не заду­ мывались— почему? Из собственной слепоты и несовершенства приро­ ды? Нет! Дикая мысль, но з а в е д и с ь в почве РЕДАКТОР, и мы были бы лишены «Хаджи Мурата». Ведь РЕДАКТОР, во-первых, убрал бы с поля весь чертополох, как растение вредное и бескультурное, и Лев Николае­ вич, прогуливаясь, не встретил бы того самого чертополоха-т а т а р и и а, который и вызвал его вдохновение! А сухой дуб, который дважды видит герой Толстого? Отторгни его почва сразу, когда он казался засохшим, отредактируй его топором про­ езжий редактор, и мы никогда бы не прочитали гениальные страницы романа... А васильки во ржи?.. А колокольчики мои, цветики степные?.. А ковыли?.. Не стало ковылей, превратились они в редкое, исчезаюшее растение, серебрящееся только в «Красной книге», и многие не понимают теперь, что такое к о в ыл ь . Моя машинистка, в частности, когда переписывала «Струю», везде по тексту вместо «степь ковыльная» поставила «степь кобыльная», хотя почерк мой весьма разборчив... Нет, велика мудрость почвы, которая дает всему, что способно расти, равные возможности к прорастанию!.. И не кротом, не подземным жителем, не червем и не покойником ощущал я себя в кабинете. Только семенем будущего широкошумного древа, под сенью которого усталый путник, идущий в XX I век, остановит­ ся, присядет, поразмыслит о себе, о времени, о жизни. И двинется даль­ ше, укрепив усталый дух свой системой закаливания Шилова... Чтобы дать нагрузку всем участкам мозга, я писал не только ро­ ман, но и стихи, и драмы, и эссе, и воспоминания. Мне доставлял глубокое наслаждение уже сам вид чистой бумаги, ко­ торую с чем только ни сравнивали — с белым снежным полем, на котором перо оставляет следы, подобные следам зверя и нагоняющего его охот­ ника; с нераспаханной пашней (пишет-пашет) и тому подобное... Такие сравнения предполагают и дальнейшее их развитие — пробе­ жался за зверем, то есть исписал белый лист, ничего не добыл, то есть 74