Сибирские огни, 1988, № 7

колько удачно справят они свое дело, нередко зависит успех или неус­ пех в отражении татарского нападения. Понимают это и татары, у которые есть только одно оружие про­ тив русских пушек и крепких городских стен — неожиданность, вне­ запность. Если им не удастся прокрасться незамеченными мимо русских застав и сторож, не удастся отсечь станичников от кратчайших дорог к городам, куда они понесут свои вести, не удастся перехитрить или зама­ нить их в какую-нибудь ловушку, то не знать им удачи на русской земле, не добыть ни полону, ни скарбу, быть им битыми и прогнанными вон в Дикое поле. Потому-то и боятся крымчаки станичника и ненавидят его самой лютой ненавистью, и если уж станичник попадается им в руки, месть их страшна. Они выжгут ему глаза, отрежут язык, зальют уши кипящей смолой — и отпустят. Никакого выкупа не возьмут они за ста­ ничника, сколько б им ни посулили, хотя жадны безмерно и по большей части лишь тем и живут и кормятся, что выручают от продажи пленных. Но станичник для них — не пленный. Он — враг, и даже больше, чем враг. Врага они тоже продадут на невольничьем рынке в Кафе или от­ правят к туркам на каторги, а со станичником поступят только так — изуродуют и отпустят, намеренно отпустят, чтобы он своим уродством служил теперь уж и им, татарам, — пусть и невольно, но служил, вну­ шая страх другим. Немало этих несчастных по украинным городкам, часто скитаю­ щихся в нищете, и угрюмится станичник, когда видит их, и подспуд­ ный голос нередко нашептывает ему как раз то самое, что и стремятся зар01нить в него татары. Паскудное это чувство, бывает, заползает в ду­ шу и донимает, гнетет... Слабого, глядишь, и сгложет, сломает. Захря- стнет в таком страх, как струп на ране, и не притронься, не зацепи! Та­ кой уже не станичник, не глаза и уши России, — такому в поле и само­ му худо, и другим от него беда, и делу урон. Но слабый тут редок. Сла­ бый не часто пускается на поиски лучшей доли. Здесь народец особый: здесь те, кто всегда верил и до гроба будет верить в свою судьбу и уда­ чу и стремиться к ней наперекор любым опасностям и лишениям. Он су- цел, един, он, как камень, одинаков изнутри и снаружи. Если татарская стрела или сабля вонзается в его тело, она вонзается и в его душу, и в сознании его тоже остается отметина — не как память о боли, а как память о неудаче, о торжестве врага над ним, пусть и временном, и эта память непреходяща, неистребима, она сильней страха, сильней той извечной самосохраняющей силы, что заложена во всем живом; она жестока, мстительна и беспощадна, эта память, но и полна гордости, мужества и самоотверженности. Но есть еще и другая память, которая всегда живет в каждом рус­ ском. Да и не память это даже, а что-то совсем-совсем особое, слившее­ ся с ним, ставшее его частью — сгусток боли и ненависти, жажда воз­ мездия и презрение, яростное вековечное презрение к врагу, попираю­ щему его землю, его веру, его святыни... Особенно остра эта боль и не­ нависть, эта жажда возмездия и презрение в том, кто хоть однажды видел или пережил татарский набег, видел разоренные деревни, церк­ ви, монастыри, видел угоняемых в плен братьев, сестер, отцов, мате­ рей. И вот эта ненависть, эта жажда отмщения, это презрение к врагу сильней страха перед ним, сильней всего того, что изуверством и бес­ пощадностью он стремится вселить в каждую русскую душу. И когда станичник остается в Диком поле один на один с этим жестоким вра­ гом, он уже не служилый, исполняющий службу за жалованье, он — рус­ ский, просто русский, защищающий свой отчий край, свою родину, ради которой он и рискует своей головой. И ничем не воздадут ему за этот риск — ни земли лишнюю десятину не прирежут, ни жалованья не прибавят, разве что панихиду отслужат по полному чину, если сыщут в степи его тело... Суров писаный закон к станичнику: «А которые сторожа с сторо­ жи сойдут, и в то время государевым украйнам от воинских людей учи­ нится война, тем сторожам от государя быти казненным смертью». Нг