Сибирские огни, 1988, № 7

ных над ним богов, и, быть может, это тоже не давало исчезнуть ,ее чер­ вячку. — Буде, наши дела тебя займут? Сядь, послушай. Владимир с недоверием посмотрел на мать, на Пронского: лукавят, не лукавят — поди разберись! Не разобрался. Хмыкнул. — Да о чем вы тут?! Об оброках, о пошлинах... Скучно. Вяло махнул рукой и пошел прочь. — Приходил подслушивать,— сказала Ефросинья, когда Владимир ушел. Сказала не в осуждение, а чтобы доказать Пронскому свое едино­ душие с ним. Глаза Пронского опять тронул смех. Ефросинья помолчала, стараясь не встречаться с глазами Пронского, поразмыслила о чем-то, тихо, примирительно сказала: — А в твоей душе мне с чего усомняться? Тобой движет свое, при­ сное, а не мои подкупы либо прельщения. — Я о том себя не допытывал, чем движусь? Нет нужды. — Я також не допытываю,— снова осердилась Ефросинья.— Не по­ звала б, кабы усомнилась! Эка, взбрело тебе в голову! Разговор никак не получался. Пронский как будто намеренно сбивал ее с мысли, тянул куда-то в свою сторону — в мудреное, заумное, а ей ничуть не хотелось состязаться с ним в заумии. Не для того она призва­ ла его. — Мысли мои об ином: час урочный приспел и зазвонный' колокол уже прозвонил! Теперь — либо в стремя ногой, либо в пень головой! Да своя голова меня не тревожит. Об иных думаю... — Коли все поворотят назад, кто ж с тобой-то останется, тетушка? — Все не поворотят.— Ефросинью задело и это замечание Пронско­ го, но она сдержала себя.— Которые сами пошли, те и далее пойдут... О тех думаю, которых повела! — Я, стало быть, из тех? — Ты не из тех... Сказала уж: своим движешься... Вижу сие и раду­ юсь! Да веди ты мне родной... После Володимера да внучат, кровней те­ бя нету! Станется лихо, так хоть тебя да Володимера уберечь. Я изопью свою чашу, а вас бы с Володимером охранить. Но Пронского и это не проняло. Не получалось нынче у Ефросиньи задуманное, не удавались тонкости привычной для нее игры, и Пронский легко разгадывал ее уловки. Но даже и там, где она была искренна, он тоже подозревал хитрость и не верил ей. Это было видно по его ехидной невозмутимости, которая больше всего другого раздражала Ефросинью. А как же хотелось ей поддобриться к нему, подкупить, тронуть своей ох­ ранительной заботой, открыть этим ключиком его душу, которая все еще оставалась для нее загадкой, и, быть может, избавиться наконец от всех своих сомнений и недоверия к нему или уж утвердиться до конца. Очень хотелось, да вот не получалось! — Кабы и вправду хотела уберечь, не позвала бы,— усмехнулся Пронсьшй. — Потому и позвала, что хочу уберечь,— не сдавалась Ефросинья.— Могла и иначе поступить: ты делал бы и не ведал, что делал. Вади могла же? — Могла,— согласился Пронский, но вряд ли хоть чуть поколебался. Казалось, у него и на это имелось возражение, да он почему-то сдержал­ ся, не высказал его. — Позвала, чтоб тебя самого спросить, не утаив, что веры в успех своего дела во мне самой не больно много. Сомнений куда больше. — Вот как?! — удивился Пронский. Этого от Ефросиньи он, видать, и вправду не ожидал. — Буде, скажешь, и тут лукавлю? Но ты не хуже меня знаешь, как мало у нас надежд. Ивашку можно одолеть токмо одним — единством. Но как раз единства-то нам и недостанет. Мы можем поднять Новоград, ь З а з в о н н ы й — первый, с которого начинают звон.