Сибирские огни, 1988, № 7

Он словно был средоточием чего-то такого, в чем нуждались многие, и много взоров было устремлено на него, потому что в глазах многих он был тем, кто более других обладал правом осуждать или оправдывать великокняжескую власть, и право это ему давали не только громадные заслуги его предков, на протяжении веков укреплявших эту власть и строивших для нее великое здание Московского государства, но и собст­ венные достоинства, которых не отрицали даже его враги и которых он не растерял ни в чинах, ни в богатстве, ни в дни благополучий, ни в дни невзгод. Может быть, вера Ефросиньи в способность Челяднина поднять Москву и не была уж так крепка, как она стремилась показать Марфе, но что Челяднин мог очень многое — в этом Ефросинья не сомневалась. Не знала она только, как обратить это все челяднинское себе на пользу, как сблизиться с боярином, залучить его в свой стан? Однажды он уже не поддержал ее! Тогда, во время великой Ивановой хвори, он одним из первых присягнул царевичу Дмитрию и иных уговаривал сделать то же самое. Странно вел себя боярин: сам — восставал против Ивана, проти­ вился, враждовал, а когда восставали другие — поддерживал Ивана. Не получится ли так и сейчас? Ефросинья сказала об этом Марфе, и та, подумав, ответила; «Я так мню; он за правду, токмо за какую-то свою, особливую...» — Что-то вельми много у нас на Руси правд развелось,— осердилась Ефросинья.— У каждого своя, будто правда — что кафтан. А правда одна, едина! Вот она — в святом углу! И у меня нет иной правды, опричь сей... Ежели боярин також движется сей правдой, то стези наши рано иль поздно пересекутся. Не будет он моим врагом, не будет! Верую! — Дал бы бог, матушка! — А что не поддержал он меня тогда, так в том не вражда на меня была причиной. Ивашка помирал, и он думал, что зло пресечется само собой. Так думал не он один. Так думали тогда многие и радовались, что божья воля, каравшая Ивашку, освобождала их от греха клятвопре­ ступления. Присягая Димитрию, они на самом деле отрекались от Иваш­ ки, не преступая своей совести. Присягнуть Володимеру им было тяжче! Но, ведай они, что Ивашка не помрет, они б присягнули — Володимеру. С тех пор как на Москве возроптали княжата Оболенские, вести о «московских делех» стали для Старицы нужней света белого. Денно и нощно бдела она о тех вестях, исхлопоталась, исколготилась, собирая их. По словечку, по слушку собирала, не чураясь ничем, даже домыслами. А вести были разные. Ямщики говаривали: — Шало на Москве! Купцы жаловались: — Убытчит Москва! На каждом углу мытник. На рубль продашь, а издержишься на пошлинах на всю полтину. Иногда с опаской прибавляли: — И на рубль не продашь: исхудал народ... Война. Поборы. Калики перехожие, нищие, странники-богомольцы, бредущие от го­ рода к городу, от монастыря к монастырю, воскручинивались: — Отложились московиты от бога! Чадь простородная кости мечет, и глумы деет', и в корчмах опивается до обумерствия, бои кулачные учи­ няет великие и смертного убойства много живет в тех играх, и многие без покаяния пропадают. А великородные, боярове и вельможи, многими неправдами люд проторят и отщетевают, и никто не может глас воздвиг- нути на те их неправды великие! И тоже, с оглядкой, злосердным шепотком, присказывали: ' Г л у м ы д е я т ь — лицедействовать, скоморошничать,