Сибирские огни, 1988, № 7

но Но нет, преступность и греховность была у нее в крови! Согрешив единожды, чтоб подобно Соломонии не очутиться в монастыре, она уже не могла унять себя. „ Е ф р о с и н ь я начинала уже второй круг — самый опасный, и Пимен остановил ее. — Жено преблагая,— сказал он с прежней невозмутимостью, которая уже начала возмущать Ефросинью.— Ты изрекаешь то, о чем давно уже и молва перешла. Что богом сокрыто, то им и принято. Уйми восклокота- ыие духовное и поберегись злоречия. Греховно вздымати глагол злосерд­ ный на почивших в бозе. Тем не премножишь своего благочестия, но ущербишь его. Почившие не могут отвещати нам, живым, не могут по- стояти пред нами в правде своей. — Но покуда они были живы, мы не могли отвещати им, владыка! И в правде своей не могли постоять перед ними! Они гнали нас всеродно, мучили, утесняли! Правду нашу попирали и ложь на нас возводили пре­ ступную. Было сие, владыко, было! Господь все знает! Нынче он призвал их на суд свой возмездный... Но нам от того не отрадней, не легче, ибо зло, сотворенное ими, осталось на земле, среди нас, живых. И мы терпим от того их зла муки не меньше, нежели они, у страшного судища пред­ стоя. Они померли, но зло их живо и ложь их жива! Она возглашает по­ всюду, со всех высоких мест, и вот, с твоих уст також истекает она — их ложь, ставшая для тебя уж истиной. Ты боронишь Елену, говоря, что в меру сил своих она исполняла завет мужа своего... Но Басилий запове­ дал так боярам своим ближним: постойте, братие, крепко, чтоб сын мой учинился на государстве государем, чтоб была в земле правда и в вас розни никоторой не было. Чтоб была в земле правда! И розни никоторой не было! Но Елена приспала правду — с Телепнёвым, блудящим псом своим, приспала,— и открылась оттоль великая рознь и усобица, и по­ шло по земле и душам нашим зло, зло преступное, изначальное, и зло отместное. Б голосе Ефросиньи, когда она говорила все это, были не только боль, не только мука и праведное негодование, но и что-то еще — такое, что, должно быть, рождается в человеке не его внутренними, а какими-то иными — высшими, потусторонними силами. Казалось, говори она даже какую-нибудь невнятицу, все равно ее голос не оставил бы равнодушным никого. Проняло и Пимена. Б его напускной, а может, совсем и не на­ пускной, невозмутимости появилась-таки брешь. — Чреваты усны твои, жено,— сказал он тихо, раздумчиво и по-мир- ски просто, безыскусно, словно позабыл на мгновение, кто он.— Прикос­ нуться душой к тому, что они источают,— себя потерять, а пренебречь — потерять добродетель. Пимен, конечно, не относился к тем, кто вообще, когда-либо и отчего- либо мог потерять себя. За время разговоров с ним Ефросинья прекрас­ но это поняла и убеждение, что она сумеет перевернуть ему душу своими рассказами, тоже сильно поколебалось, но то, что он пришел к такой мысли, ощутил это и — главное! — сказал об этом, не смолчал, не стал таиться (или не смог!), укрепило ее в надежде, что старания ее не оста­ нутся втуне. Она верила и знала по своему немалому опыту: то, о чем она ему поведала, будет действовать исподволь, постепенно, въедаясь в него, как хворь. Сейчас, сразу, оно и впрямь могло не подействовать — все-та­ ки это были лишь слова... Убедительных доказательств, кроме крестных клятв, у нее не было, а Пимен был как раз из тех попов, которые меньше всего верят крестным клятвам, зная их истинную цену. И она не клялась перед ним, не прибавляла этой сомнительной силы тому, что было доста­ точно сильно само по себе. Она предоставила все времени. И все-таки, провожая Пимена из Старицы, Ефросинья чувствовала, что не сделала еще чего-то, быть может, самого главного, чем могла при­ влечь его на свою сторону. Сказала об этом своей неизменной советчице и наперснице — Марфе Жулебиной, и та прямо заявила ей: — Ты, матушка, в Пимена дух свой вселяла, чая, что ему недостает собственного, о попранной правде, о беззакониях Елениных плакалась, 43