Сибирские огни, 1988, № 7

чалу самой Еленой, потом и И в а н о м _ О том, что в м и к м тайно сжег свою старую духовную ^рамоту и так Скрыли, вую, мало кто знал. По миру эти подробности Р пнавалась Для Утаили. Почему, по какой причине? В это Ефросинья не ВДавал^асш Для нее важны были не причины утаивания, а само ут ’ это прежде всего стремилась она указать Пимену и р чтоб сам рассудил. Пимен рассудил: о столь важных делах он°с''твеодой на торгу! Знать о таком кому попало негоже, „ „ „„„двльно и оа- убежденностью. Елену взял под защиту: поступила о Р зумно, скрывая поступок мужа, тем самым У^^Р® семьи пое- семью от злых пересудов и сплетен. Честь великокня выше всего! ^ Ефросинье, хоть она и сомневалась в полной искренности имена, это понравилось. Злословия, сплетен, дурных пересудов о вел семье, несмотря на всю свою ненависть к Елене и Ивану, она н ла — она ведь тоже была из этой семьи, притом причисляла себя к самым достойным, самым правоверным ее представительницам, поэтому то, что исходило из ее собственных уст, не считала злословием. Ье это правда, святая, обличающая правда, которую она, как жрица, была призвана сохранить и уберечь от забвения и попрания, якобы во имя грядущего торжества правых и гонимых. Так это подавалось ею, притом с немалой долей искренности и самоубежденности, и на многих производило силь­ ное впечатление. Но тот, кто умел смотреть глубже, в самый корень, тот понимал: правда эта, так ревностно хранимая ею, была прежде всего и больше всего нужна ей самой, потому что она, правда эта, была оправда­ нием ее собственных неправд, ее собственных козней и злоумышлений, с помощью которых она стремилась достичь своей цели. Вероятно, это сразу же стало ясно и Пимену, и он, чувствуя, что Еф ­ росинья, привыкшая легко привораживать к себе чужие души этим сво­ им необычным приворотным средством — святой правдой, рассчитывает то же самое проделать и с ним, тут же, без дальних заходов и экивоков, дал ей понять, что на ее правду также есть правда, которая по-своему и сильна, и убедительна, и ничуть не хуже ее, святой. Заступился он и за Ивана, высказав предположение, что тот тоже мог ничего не знать и, должно быть, не знает по сю пору, что там на самом деле учинил со своими духовными грамотами отец. Ежели у Елены водились грешки и были причины пускаться во воя тяжкая, то над Иваном, не причастным ни к каким родительским делам и тайнам, ничто не тяготело и ему не бы­ ло нужды заниматься тем же самым. Поступок отца ничем не порочил его: ничего худого или преступного в том, что Василий переменил заве­ щание, не было. Так поступали все московские государи, ежели возника­ ла такая надобность. У Василия она тоже возникла: старую грамоту он составил еще в ту пору, когда не имел наследника и жил в супружестве с Соломонией, а с тех пор много воды утекло, и ко времени, когда он зане­ мог смертной болезнью, многое, что было внесено в старую грамоту, уже утеряло силу, ибо многое переменилось с его женитьбой на Елене и рож­ дением наследника. Очень многое переменилось. Как же, думая о воз­ можной смерти своей, мог Василий не переменить завещания?! Так рассудил Пимен, вступившись за Ивана, и Ефросинья, подумав, согласилась с ним. Она и сама допускала такую мысль: Иван на самом деле мог ничего не знать об этом. Но о самом завещании, о том, как рас­ порядился его отец, какова была его последняя воля и как исполнила эту волю его мать, он знал. Знал — в этом Ефросинья была неотступна! — но скрывал, потому что Елена попрала заповедь Василия и пошла против его воли, взявшись править делами государскими, чего благочестивая женщина, чтящая вековые обычаи той страны, где ей бог уготовил вен­ ценосное супружество, не должна была делать. Через это ее самоуправ­ ство, через великие ее грехи и неправды много бед приключилось. Вели­ ких бед! Жестоких! Непоправимых!