Сибирские огни, 1988, № 7

ляла ее бередить и чужие души,— но Пимену открывала такое, о чем даже на Москве мало кто знал. Делала она это, разумеется, не от особой, враз вспыхнувшей приязни к Пимену, не от великой доверчивости, которую вдруг ощутила к нему, и не от жгучего желания выговориться перед ним, хотя, по правде сказать, давно ждала такого случая и уже долгое время жила предчувствием его. Ее самые дерзкие планы и замыслы непременно связывались с Нов­ городом, и, обдумывая, вынашивая эти планы и замыслы, ища пути к их осуществлению, она все чаще и чаще обращала свой мысленный взор на Пимена и невольно проникалась надеждой, почти даже верой, что тот в своих тайных помыслах на ее стороне. В том же, что эти помыслы суще­ ствовали, она не сомневалась. У новгородца не могло не быть тайных помыслов. Она тоже думала так! Теперь ей представлялась возможность либо убедиться в этом, либо разувериться, потому-то так важно было для нее выудить у Пимена истинную причину его приезда. Но с чем бы ни явился Пимен, какой бы целью ни задался, она, Ефросинья, должна была сделать свое дело — бросить, заронить в душу Пимена одно из тех злых, ядовитых семян, взращенных на ниве ее ненависти к Ивану, которые она вот уже более двух десятков лет неустанно рассевала по чужим душам, свято веруя, что семена эти дадут всходы и час жатвы настанет. Правда об усобице, вся ее подноготная, которую она «доверительно» открывала Пимену, и была тем самым семенем! Начала она с болезни великого князя Василия, рассказав, как тот, поехав после богомолья в Троицком монастыре к Волоку-Ламскому, чтобы потешиться любимой своей забавой — псовой охотой, вдруг зане­ мог от странной болячки, выскочившей на бедре. Болячка эта и свела его в могилу. Рассказывала Ефросинья об этом со слов своего мужа, который во все время болезни великого князя почти неотлучно находился при нем. Василий любил Андрея и доверял ему во всем, в отличие от другого своего брата — Юрия Дмитровского. Это было уже собственным ут­ верждением Ефросиньи, и Пимен снисходительно принял его на веру. Но Ефросинья не нуждалась в его снисходительности, у нее были доказа­ тельства: в Волок к Василию приезжал и Юрий, однако от него Василий скрыл свою хворь и поторопился спровадить Юрия в удел, а Андрея оставил при себе. Юрий доподлинно узнал обо всем и был вызван в Москву лишь тогда, когда уже не стало смысла скрывать — Василий умирал... Но не к этому сводила все Ефросинья. Добрые чувства Василия к младшему брату не требовали особых доказательств: всяк, кто мало- мальски был осведомлен или наслышан об отношениях великого князя Василия со своими братьями, знал, что лишь с одним из них, с Андреем Старицким, великий князь не межевал души и сердца. С болезни великого князя и его любви к Андрею Старицкому Еф­ росинья начала затем, чтоб складней было перейти к самому главному и самому впечатляющему — к рассказу о завещании Василия и о том, что было после его смерти. Она была уверена, что рассказ об этом, правда об этом перевернут Пимену всю душу, потому и не умеряла своей откровенности. Даже о том, что Василий, осознавший опасность своей болезни, сжег тайно старую духовную грамоту и составил новую, не умолчала она, хотя ничего предосудительного в этом поступке не бы­ ло. Василий скрывал не то, что внес в новую духовную — повлиять на его волю и заставить что-либо изменить в завещании вряд ли бы кто смог,— он скрывал свою болезнь, свое состояние, боясь раньше времени дать толчок событиям, вмешаться в которые он, быть может, уже б и не смог. Его наследнику было всего три года, всего три! И Василий не мог не ду­ мать и не тревожиться о его судьбе. Эти мысли, эти тревоги — в первую очередь! — и понуждали его скрытничать. Тайные действия Василия со своими духовными грамотами, несмотря на всю их безобидность, почему-то очень тщательно скрывались — пона- 39