Сибирские огни, 1988, № 7

взрасти,— медоточивыми словесами припадал он к самому сердцу Ивана.— Ты же убо, о боговенчанный царю, не яко наемник, но яко истинный пастырь потщился православие от неверных свободити и церк­ ви разоренные соградити и велелепием образа Христова украсити их в первое достояние. Того же убо ради щедрый и милостивый владыка господь смирения нашего не презре, вздвиже рог спасения нашего в облике тебя, боговенчанного царя, и вручил тебе скипетро Российского царствования, жезл силы, жезл достояния, устрашающа словеса на суде хранящего истину в веки, творяща суд и правду посреди земли и непо рочным путем ходяща». Сколько великолепия, сколько умильно-возвышенного благоговения насыщенного множеством различных оттенков — от священного прекло нения и почитания до самого обычного раболепства! Сколько изящества и вдохновения в каждом слове, в каждой мысли, в каждом уподоблении Такое не исходит из сердца. Тут изощряется ум. Как все им выверено, взвешено! Ни малейшего избытка ни в чем, но ни в чем и ни малейшего недостатка. Так веками оттачивались, шлифовались, доводились до выс шей степени совершенства священные писания, которыми завоевывали человеческие умы и души, но как, однако, далеко им до отточенности и совершенства лести, которая одерживала и одерживает такие победы, о которых святая братия и помыслить не может. Кто из сущих в посюстороннем мире способен устоять, удержать се­ бя в узде, не попрать душевной простоты и не вознестись выше самых высоких пределов, назначенных человеку, слыша, как его нарицают хранящим истину, творящим суд и правду посреди земли, ходящим не­ порочными путями?! Легче поверить, что ты червь, тля, чем не поверить, что ты — столп, вознесшийся к небу, и что в тебе пребывает бог, а ты в боге. Иван был той же плоти и крови, что и все сущие на земле, и любил лесть, которую и воспринимал-то совсем по-особому — не как лукавую ухищренность корыстных и вероломных человеческих сердец, а как про­ являющуюся через людей и их отношение к нему божественную волю, божественное напоминание о его избранности, о его высоком предназна­ чении, освященном этой же самой божественной волей. Однако преодо­ леть его врожденную неприязнь и недоверие к новгородцам не могла никакая лесть, даже такого высокого пошиба, и все старания Пимена были тщетны: Иван не любил его, не жаловал, относился к нему с холод­ ной подозрительностью — даже и тогда, когда у того имелся всесильный заступник и покровитель — благовещенский протопоп Сильвестр. Те­ перь, когда Сильвестра не стало, да еще так — через опалу, через изгна­ ние,— неприязнь Ивана к Пимену обострилась еще пуще. Теперь он нена­ видел его не только как новгородца, но и как давнего, тесного приятеля и общника Сильвестра, стараниями которого он и был возведен на архиепископскую кафедру. Только все это теперь вдруг ушло под спуд — не само по себе, разумеется,— и не проявлялось открыто, как раньше. Пимен, приезжавший в прошлом году в Москву и чаявший себе ве­ ликой опалы — не столько, конечно, за намерение отстоять для Новго­ рода наместничество, сколько за свою прежнюю дружбу и связи с Силь­ вестром,— неожиданно был обласкан, одарен милостью и дарами и от­ пущен с любовью. Ефросинья знала об этом, и напрасно Дмитрий Куракин слал ей из Пскова свои предостерегающие вопросы. Она не только знала, она виде­ ла, собственными глазами видела обласканного царской любовью архие­ пископа — тот дерзнул по пути из Москвы завернуть в Старицу,— и ей открылось много отличного от того, что привиделось князю Дмитрию во Пскове.