Сибирские огни, 1988, № 7

•КИМтыном, чем первый: за каждым шагом и вздохом его следила она; и кормила, и поила из собственных рук, и мыла, и одевала, и спать ук .^ - дывала — все сама! И ночью бдела над ним, охраняя его сон. От кинжала, от яда, от сглаза, от заговорной порчи, от лихого поветрия, от всего, что могло хоть чем-нибудь навредить, берегла она^свое чадо, бе­ регла истово, самоотверженно — он был ее надеждой, орудием ее грядущей мести. И добербгла! До того оберегла, что зло стало представляться ему лишь в образе царя, а добро в сознании Владимира вообще не опуска­ лось само на землю с небесных высей. Его нужно было вымаливать и вымаливать — по крохам, йа каждый день, на каждый час... Вот что содеяла она с его душой и вот чем вооружила для той борьбы, на кото­ рую обрекла. А потом, после такого отрочества и не лучшей юности, был царский двор, служба и высочайшая честь на этой службе, которая не позволяла опуститься даже до уровня самых знатных бояр, до их человеческого, обыденного, житейского... И эта жизнь, которая еще могла бы преподне­ сти ему некоторые уроки, тоже оказалась недоступной для него: честь и знатность стали последним и самым прочным тыном. Из-за этого тына уже совсем невозможно было что-нибудь разглядеть, понять, постигнуть, да он и не пытался делать это, полагая в своей глубокой ограниченности, что, кроме той жизни, которой жил, и тех истин, которые постиг, на свете нет ничего иного. Так думал Владимир, так представлял себе человеческую жизнь и самого человека, предопределенная сущность которого, по этим его представлениям, была заключена и в нем самом. Многое тут было и от духовников. Попы с удовольствием пичкали его святой глупостью, при­ мешивая к ней и свою собственную, и в том, что он так и не поднялся выше этих представлений, они тоже были повинны, но первопричина была не в них, а в скудости тех жизненных родников, которые питали его с младенчества и до нынешних дней. Как же ему (такому-то!) было не удивляться, не ужасаться тому, что слышал он от Хованского?! И как было понять (с его-то представле­ ниями!), что все сказанное Андреем заключало в себе всего-навсегс простое знание жизни — и ничего иного?! Ему же казалось, что Андрей стремится раскрыть перед ним какую-то тайну, известную немногим, и поэтому удивлялся и ужасался, воспринимая все так, будто за каждым словом Андрея, за каждым его утверждением стояло нечто вполне опре­ деленное, что при желании могло предстать перед ним, Владимиром, наяву. Это мнимое прикосновение к мнимой чужой тайне делало его еще решительней в намерении открыть собственную. Ему даже казалось, что Андрей и так уже догадывается обо всем, ведь не случайно же завел он этот разговор, который был куда опасней всех его ересей и кощунств. Но полной уверенности у Владимира не было: Андрей, даже если и вправду кое о чем догадывался, все же пока ничем не выдавал себя. Он как будто стремился лишь отплатить своей откровенностью за откровен­ ность Владимира. — Себя я знаю, и все про себя решил,— сказал не совсем впопад Владимир, стремясь перевести разговор на свое и открыться Андрею до конца, чтоб пошло у них уже все напрямик, без намеков и недомолвок.— Твердо. Разладу во мне никоторого более нет. — Почто же о праведном пути глаголешь? То ли не разлад, что все иное греховным почитаешь? Владимир вдруг струсил, но отступать было поздно. Сомнений боль­ ше не оставалось: Андрей действительно догадался обо всем, и, помед­ лив, стараясь произнести все на едином дыхании, чтобы не выдать своего испуга, Владимир быстро сказал: — Не все. Токмо тот, что избрал.