Сибирские огни, 1988, № 7

щияи фитилями, и если даже не вражда, не ненависть, то неизбежно страх. А страх еще опасней! Он иногда толкает на такое, на что не толк­ нет никакая вражда, никакая ненависть. Выход из этого был лишь один, и Владимир знал его, давно знал: тропа к нему была опасна, но никогда не зарастала, не забывалась, пото­ му что многим из Московии, испробовавшим все иные пути, приходилось пользоваться им — и в прежние, стародавние времена, и уже на памяти Владимира. Так что открыл он его не сам. Воспользоваться им — при­ шло уже ему самому. Подсказать, присоветовать такое — ему, князю Старицкому, двоюродному царскому брату, вряд ли бы кто отважился. Не было у него таких друзей-наперсников, которые, не рискуя ничем, могли бы подать ему подобный совет. И самому ему не перед кем было открыться, не от кого ждать помощи. Он даже Евдокию не посвящал в эти свои сокровенные замыслы, не зная, как она отнесется к ним, но доп- режь всего боясь, как бы она не обмолвилась Ефросинье. Мать встала бы на его пути непреодолимой преградой. Владимир знал: она пошла бы на все, даже выдала бы Ивану, чтоб помешать ему осуществить задуманное, ибо, свершись оно, и все ее планы рухнули бы. Знал и другое: если его разоблачат, то самой тяжкой карой будет кара матери — ее презрение. И ни жалости, ни сострадания он от нее не дождется. А если не будет разоблачен и сделает то, что задумал,— она проклянет его. Проклянет! С той самой неистовой яростной беспощадностью, с какой каждый день проклинает Ивана. Он знал все это и однако не отказывался от своих задумов, ибо были они единственной возможностью освободиться от всего того зловещего, мучительно-тягостного и неодолимого, что наворочала, наколдобила вокруг него жизнь и что сам он нагромоздил вокруг себя своим неразу- мением, безволием. Исполнение задуманного сулило ему новую жизнь, которую он собирался прожить совсем иначе, своим умом, своей волей, прожить так, как сейчас не смел и мечтать. Жажда этой сулившейся жизни и страх перед настоящей прибавляли ему твердости, побуждали к действию. Таясь от жены и матери, таясь даже от тех, кому по его расчетам можно было довериться, Владимир неожиданно для себя, уже здесь, в Старице, открылся своему двоюродному брату, дворецкому Андрею Хо­ ванскому. Неожиданным, правда, было не то, что он вообще решился по­ святить кого-то в свою тайну. Совсем без помощников вряд ли обойтись, и волей-неволей нужно было связывать себя с кем-то... Неожиданным был его выбор. Хованских он недолюбливал, и даже более того. Глубоко в сознании у него давно уже сидела мысль, что все несчастья (и прошлые, и настоя­ щие!) пришли на Старицу вместе с его матерью как раз от Хованских, унаследовавших в свой черед эти несчастья от своих первородцев — от Патрикеевых, сколь знаменитых в прошлом и вельможных, столь и зло­ счастных. Никому, ни из исконных, ни из пришлых на московскую службу княженецких родов, не удавалось подниматься так высоко, как Патрикеевым. Но сколько раз они поднимались на самую высокую высо­ ту, столько же раз и низвергались вниз. Взлеты и падения, могущество и бессилие, казни, опалы, ссылки — все это, будто чьей-то злой волей, на­ сылалось и насылалось на Патрикеевых, расшатывало, подтачивало их корень, пока не пресекло его вовсе. Остались отпрыски, но и их пресле­ довал все тот же злой рок, и они, как неистребимую заразу, несли в себе беды и злосчастья, предопределенные им то ли небесами, то ли преиспод­ ней. Занесли они эти беды и в Старицу, думалось Владимиру, и эта тем­ ная, суеверная мысль давно уже возбудила в нем неприязнь к Хован- ■ским. Андрей же был ему неприятен вдвойне — еще и как человек. ' 26 ' ' ' ■ • . . .,-..,13