Сибирские огни, 1988, № 7

Сибири. Но при этом не забывает продек­ ларировать свою честность, свое стремле­ ние сказать о сибирской земле всю правду: Сибирь родимая моя! К тебе сыновним чувством мучась. Все говорю я, не тая: Ведь ты — борьба моя и участь! Весомо, вроде бы, заявлено. Но каким поэтическим запасом обеспечивается эта весомость? Чем автор доказывает, что это его позиция, а не поза, именно выношен­ ное, выстраданное чувство, а не дежурная риторика? Откровенно говоря, я подтвер­ ждений этому в тексте не нашел. Не обна­ ружил даже тогда, когда поэт пытается обозначить свое личное присутствие и уча­ стие в делах и заботах Сибири, поскольку выражается оно, в основном, либо в мало­ оригинальных назидательных советах типа «ты только с разумом хозяйствуй, совет­ ский мудрый человек», либо в громкоглас­ ных уверениях в собственной солидарности как с современными первопроходцами, так и с борцами за сохранение природы. Тем более что банальность и невыразительность этих деклараций, натужный их пафос гра­ ничат порой с самопародией: Я с теми, кто пришел на БАМ , Оставив теплые квартиры, И греется с улыбкой там У динамита и тротила! Ну, чем не черный юмор! Хотя и смеш­ ного тут мало. Скорей, обидно. И дело не только в том, что поэту иной раз изменяют вкус и мера. Взявшись за столь сложную и ответственную вещь, как эпическая поэма о Сибири, А. Марков встал на путь наимень­ шего сопротивления. Отсюда вторичность, активное вовлечение различных изобрази­ тельных и языковых штампов, обкатанных сюжетных конструкций, затасканных рифм, вплоть до такой, как «ширь — Сибирь», ко­ торую, да простит меня автор, нынче уже I I отпетые графоманы стесняются исполь­ зовать. Отсюда как результат — художест­ венная несостоятельность поэмы «Сибирь». Заголовок поэмы Анатолия Третьякова звучит более личностно — «Моя Сибирь», И хотя традиционного лирического «я» в этом произведении нет, личностное начало в поэтической картине Сибири, написанной А, Третьяковым, несомненно, присутствует. Есть в этой картине и колоритные, емкие образы, и сочные краски. Наверняка запом­ нится читателю зимнее «лицо» Сибири, на котором «озерами застыли глаза... в снегу бровей боры густые, сугробы губ», весь ее морозный облик: До Сибири версты Шпалами горожены, Над Сибирью звезды В синь вморожены. Кто-то искры высек, Высек и замерз — И выморожен в выси Памятник из звезд. Останавливает внимание и образ военного лета 1941 года: ...Июнь ходил в рубахе зеленой, А Россия в гимнастерке Защитного цвета. По дорогам войны. По земле опаленной К востоку брело Бездомное лето. , . , . Однако, несмотря на то, что местами поэ­ ма написана по-настоящему поэтично, ярко, полного удовлетворения, как произведение законченное, цельное, она не вызывает. Пе­ ред нами, по сути, тот же беглый, ретро­ спективный обзор истории Сибири от начала века до наших дней. Еще больше, чем в поэме А, Маркова, ощущается в ней фраг­ ментарность, отсутствие сквозной, объеди­ няющей мысли (как и сюжета, впрочем). А держится она на торжественно-парадном пафосе праздничной оды, что, в обшем-то, закономерно, поскольку опубликована поэ­ ма накануне 70-летия Октября и писалась, по-видимому, с прицелом на это знамена­ тельное событие. Другое дело, что жесткая праздничная заданность вольно или неволь­ но сказалась на художественном воплоще­ нии, вылилась в поверхностную описатель- ность, митинговую лозунговость, которая особенно режет слух, если вспомнить дра­ матизм стоящих перед Сибирью проблем. ...В, будущее разведка — Сибирь — ты страна чудес. Твой символ — кедровая ветка На фоне строек и ГЭС . Трагический, добавим, символ. Радоваться тут нечему (очеркисты альманаха, кстати, в чем мы убедимся, это красноречиво дока­ жут). А. Третьяков, правда, тоже пытается посетовать, покручиниться к примеру, о за­ топленных рукотворными морями берегах енисейских, на которых он родился и вырос, но как-то очень уж осторожно, словно боясь нарушить маршевое звучание поэмы. Пото­ му, видно, и спешит закончить поэт свою поэму бравурным аккордом: Здесь сказка смешалась с былью, Здесь рядом тайга и хлеба. Горжусь я моей Сибирью! Спасибо тебе, судьба. Говоря о поэзии «Енисея» в целом, надо признать, что при отдельных удачах, инте­ ресных поисках, несомненном чувстве вре­ мени, оставляет она менее' благоприятное впечатление, нежели проза и публицистика альманаха. Редколлегии в формировании поэтического раздела предстоит еще нема­ лая работа, направленная и на более же­ сткий, требовательный отбор, и на опреде­ ление более четких идейно-художественных критериев. Первые годы начавшейся в стране пере­ стройки отразились в литературе, как из­ вестно, бурным всплеском публицистики, уже по самой специфике жанра оказавшей­ ся на переднем рубеже развернувшейся в нашем обществе борьбы. Не составила в этом отношении исключения и публицисти­ ка «Енисея». Благо в Красноярском крае (как редко в каком другом регионе) боль­ ших и малых проблем в различных сферах жизни предостаточно. Разумеется, не вся публицистика альмана­ ха сводится только к освещению этих про­ блем. Красноярские литераторы много и охотно рассказывают на страницах «Ени­ сея» об истории своего края, интересных лЮт,. дкх, примечательных местах. 1987 год стал годом 70-летия Ведикого -. Октября, и-этому. событию, (а с ним в крае-