Сибирские огни, 1988, № 7

Но фальшью может обернуться и няпV шение эстетической меры'^ Т % о й 1ст^вГ (Ш 7 Юдин*" чество» (1У87, № 3). В нем образ «безногой старухи», собирающей милостыню на ба Х \о Г „ х ™ “ спеЬ и р твТ ь; таетьих 6^УР®Ланная ими любовь; для третьих оставленная в холодном горь­ ком одиночестве мать.. А все это вместе резко, если не сказать альтернативно пво тивопоставлено суетливо спешащей м и м о публике, сытому «нашему безумию». Есть в искренность, сострада­ ние, авторское негодование, но... явны в то же время неестественность, я бы сказал натужность создаваемого символа. Автор так старается привлечь читательское внимание ^ Л^иит на его жалость и психику, что теряет чувство меры, вызы­ вая вместо ожидаемого соучастия недове­ рие, безразличие. И, когда я читаю заклю­ чительные строки стихотворения - «на ба­ зарной площади в свой последний час без­ надежно молится женщина за нас» — я уже испытываю досаду от того, что из ме­ ня пытаются выжать, слезу, а мне никак •не удается заплакать. Еще с одним инвалидом знакомимся мы в стихотворении С. Мамзина «Дорожная н я ч я с р е д н е а з и а т с к о м полустанке начала 60-х торгует махрой старик. Он яв­ но нездешний. «Где-то в огненной России в селенье маленьком его остались все его родные, да вот в живых ни одного» В от­ личие от старухи-калеки Е. Ягумновой, об­ раз инвалида у С. Мамзина не является голым символом. У него есть судьба _ судьба трагическая, но не абстрактная а скорей, типичная для его поколения. Эта судьба и вызывает доверие к образу, дела­ ет его не отвлеченным, а близким и понят­ ным. И еще одна существенная разница между образами инвалидов у Е. Ягумновой и С. Мамзина. Если старуха на базарной площади у первой, взывая к состраданию сама носителем доброты не является то старик на станции у второго — сам источ­ ник доброты и бескорыстия, что доказы­ вается хотя бы этой вот запоминающейся деталью. «— Стакан — полтинник! без об­ ману! — приглашает покупать махру ста­ рик. — Пусть ночь темна, да совесть есть' А денег нет — бери на веру! Придется сви­ деться ль? — Бог весть!» Деталь особенно выразительна в контексте общей картины (кстати, тоже хорошо выписанной) алчного пристанционного базарчика. Не случайно лирический герой стихотворения С. Мамзи­ на на всю жизнь запоминает и старика и полустанок, вспоминает с той же благодар­ ной памятью, с какой, скажем, А. Щербаков вспоминает малую свою родину. Один только поэтический образ, но неод­ нозначное идейно-эстетическое осмысление разный художественный подход. А это (оставим пока разговор о конкретном со­ держании) уже говорит о поэтической ин­ дивидуальности авторов, о самостоятельно­ сти их, пусть не всегда удачных, поисков. Надо сказать, что поэты «Енисея», и прежде всего молодые, а их, пожалуй, боль­ шинство. в годоврм комплекте альманаха. ищут себя и способы самовыражения доста­ точно активно. Жаль только, что поиски эти иной раз выливаются в сугубо формаль­ ные искания. Так, например, Михаил Мель­ ниченко (1987, № 4), не надеясь, видимо, на доходчивость того, что он попытался вы­ разить в своем стихотворении «Апокалип­ сис» (а мысль, заключенная в нем, весьма банальна — все в мире перемешалось, как в библейские времена Содома и Гоморры, и грядет новый Апокалипсис), решил под­ крепить высказываемое еще и графическим способом, расположив стихотворные стро­ ки в виде очертаний атомного взрыва. Впе­ чатляет это, однако, не сильнее, чем кар­ тинки на плакатах по гражданской оборо­ не. Как не впечатляет и выворачивание слов наизнанку в стихотворении «Головела болова...» («головела болова, волова гове­ ла. Я пыл мол, затем чил пяй...»). Добро бы эпатировало подобное словотворчество своей оригинальностью. Но ничего, кроме повторения задов декадентских словоизо- бретений и словесных экспериментов В. Хлебникова, тут пока не видно. Любо­ пытно, что, когда М. Мельниченко, нако­ нец, устает от попыток удивить публику, у него проклевываются очень даже неплохие, грустно-ироничные стихи («Мой друг — простой советский кибернетик...»). В 1987 году, помимо стихов, альманах «Енисей» предложил своим читателям сра­ зу три поэмы, что даже «толстому» жур­ налу не всегда под силу: жанр все-таки трудоемкий, сложный и объемный. Но тем не менее... Более подробно хотелось бы остановиться на поэмах «Сибирь» А. Маркова (1987, Л'а 2) и «Моя Сибирь» А. Третьякова (1987, № 5). Они близки тематически, что видно даже из их названий; во многом общими оказались и их художественные недостатки. Поэма А. Маркова опубликована в аль­ манахе не полностью, даны «главы» из нее. но и в сокращенном варианте она совершен^ но ясна и по замыслу, и по воплощению. Перед нами лирическое путешествие по про­ сторам Сибири (сколько уж их было со вре­ мен «За далью даль» А. Твардовского!) с ретроспективными отступлениями в ее исто­ рию, где автор вспоминает и Ермака, и де­ кабристов, и отстоявшие в Великую Отече­ ственную Москву сибирские полки. Не за­ бывает поэт протянуть связь между «веком нынешним и веком минувшим», а также вспомнить экологические и экономические проблемы региона... И тем не менее, по- настоящему глубоко и серьезно поэма не воспринимается. Беглость, описательность, поверхностность и риторика проступают в ней на каждом шагу. Прошлому и настоя­ щему Сибири автор устраивает этакий бра­ вый парадно-рекламный смотр, с востор­ гом неофита открывая для читателя давно известное и на разные лады поэзией обка­ танное, «Не Сибирью ли богат край россий­ ский многие лета?» — вопрошает поэт в од­ ном месте поэмы. «Богата матушка-Сибирь рудой и угольком несметно», — подтвер­ ждает в другом. «Сибирь для тех, кто храбр и смел, кто сменит на палатку спаль­ ню, для трудовых и ратных дел Сибирь —- стальная наковальня!» — захлебывается в романтическом восторге — в третьем. Бу­ дем, однако, справедливы: отмечает автор и некоторые негативные моменты в жизни