Сибирские огни, 1988, № 7

ностью говорит в стихотворении «Сверст­ ники» С. Мамзин; Мы стали позднее взрослеть. Неся этот Тягостный крест, Не можем ни песни пропеть, Ни сделать решительный жест. Но если С. Мамзин причины такого пове­ дения своего сверстника усматривает только в том, что «наверное, легче так жить: все знать, не уметь ничего», то П. Полуян в своих выводах более диалектичен. Герой стихотворения «Созрение» так говорит о себе: Я учился молчать, я не верил в далекие звуки. Я искал направленье — в какой-нибудь скромный простор. По цитатам угадывал степень терпенья науки и старался понять, для чего город руки простер. Мне вручили билет. Мне сказали, что я — уже взрослый. Я усвоил посул. Остальное в умении ждать... Так, конечно, проще: жить по навязанно­ му распорядку, мыслить по указке. Но от­ сюда и конформизм, и то самое безголосие, боязнь нарушить тишину, о которых пишет в своем стихотворении «Жил я в громких общежитиях...» Н. Еремин («потому-то сло­ вом резким не нарушу я покой ни в избуш­ ке деревенской, ни в квартире городской»). Плохо, когда раб живет в душе, но ведь и то надо учитывать, как упорно внедряли в существо человеческое этого раба, как си­ лен и жесток был напор авторитарности, освященный, как правило, какой-либо гло­ бальной идеей. След железной пяты авто­ ритарности не только в сохранившемся и по сей день душевном рабстве, поистине не­ истребимом комплексе «премудрого песка­ ря», но и прекрасно уживающимися с ним безудержной гигантомании, воинствующей безответственности, знающей одно — до­ стичь любой ценой. И трудно не согласиться с Николаем Рябченковым, который в сти­ хотворении «Как не каждое лыко в строку» (1987, 5) пишет; Знаю много ораторов штатных, не понявших простую мысль; что — не слишком ли мыслим масштабно? Тащим вдаль, забываем близь. Ах, какая страна большая! Сколько много в стране людей! Сколько ж бед и судеб вмещает воплощение в жизнь идей! Что ж, и в самом деле, как в жизни, так и в литературе, ее отражающей, слишком часто (если не сказать — методично) «гро- мадье дел» подавляло живого человека, отодвигая его на второй план. И то повы­ шенное внимание к художественному син­ тезу, к постижению личности во всей ее, порой, болезненно противоречивой совокуп­ ности, что возрождается у нынешних, в том числе и красноярских, поэтов, вполне согла­ суется с происходящим в стране процессом демократизации и становится одной из ха­ рактерных примет времени. Впрочем, время для многих поэтов «Ени­ сея» объемно и многослойно: размышляя о настоящем и будущем, они то и дело возвра­ щаются памятью в прошлое — чаще всего в мир детства, мир истоков. Так, тема малой родины стала главной в подборке Александра Щербакова (1987, № 5) — лирика с чистым, хотя и негром­ ким, голосом, который и по форме своего стиха (строфы-катрена с четырехстопным ямбом), и по ясной выразительности мысли следует за русской классической традицией. Тема эта в творчестве поэта, чувствуется, не случайна. Она впрямую исходит из его судьбы и судьбы его поколения, чье детст­ во пришлось »а трудные военные и после­ военные годы, вместе с тяготами, как ни парадоксально, породившими и удивитель­ ную нравственную атмосферу, в которой ковались и закаливались характеры. Не случайно же горькая, но, как видно, благо­ датная нива сия оказалась щедрой на лите­ ратурный урожай, одним из колооков ко­ торого и стали стихи А. Щербакова. А мне после горькой утраты. Неправой молвы и суда Иной не бывает отрады, Как вновь возвращаться сюда, — говорит автор в стихотворении «Благодаре­ ние селу». И возвращаясь в деревенское свое прошлое, лирический герой получает заряд духовной бодрости. Этому способствует на родине даже самая, казалось бы, незначи­ тельная деталь. Обыкновенные трясогузки на весеннем огороде вызывают у поэта не только светлую грусть «о мае далеком бы­ лом», но и нечто гораздо большее и важное: По ним, видно, сердце сверяет Доныне мой пройденный путь, Коль к этому тихому краю Меня продолнсает тянуть. Но память сердца, обращенная к духовно здоровым истокам, помогает лирическому герою А. Щербакова, помимо того, держать твердый нравственный курс. И по-другому, более строго, критично, более требовательно смотреть на настоящее. Отсюда все наши интриги Казались мелки и пусты. Как наши бескрылые книги. Бескровные наши холсты. Мотив возвращения к истокам звучит и в поэзии других авторов альманаха: «Нику­ да от тех лет не спрятаться, а пытаться за­ быть — тем паче» (С. Мамзин); «Меня за­ был мой край родной. Чужбина к сердцу не привыкла... и я спешу к тому порогу, откуда путь начался мой...» (Е. Ягумнова). Не всегда, правда, «возвращение» дает тот положительный заряд, воздействие которого испытывает на себе лирический герой А. Щербакова. Героиня Е. Ягумновой, на­ пример, в стихотворении «Меня забыл мой дом родной» при встрече с дорогими места­ ми чувствует себя «обескрыленной птицей», потому что видит — там, где «дом стоял — чернеет зябь...». Но затем, вдруг, закономер­ ное ощущение горя и растерянности от ви­ да разоренной в наше мирное время дерев­ ни сменяется этаким бодреньким оптимиз­ мом, начисто перечеркивающим драматизм ситуации, «И мир вскипает обновленный стозвучьем птичьих голосов. Посев могучий и влюбленный восходит на земле отцов»,— восклицает поэтесса, чем вызывает недоу­ мение и даже внутренний протест: получа­ ется ведь, что на пепелище, на выжженной напалмом бюрократизма земле идет это «радостное» обновление. Но мне кажется — вовсе не «могучий и влюбленный», а злой и жестокий вырастет здесь посев. Как ви­ дим, недостаточность социальной зоркости оборачивается- в данном-8лучае фальшью.