Сибирские огни, 1988, № 7

бы стройную авторскую концепцию. Не убеждает в наличии у него неисчерпаемых духовных сил прежде всего сам образ Кузь­ мича, получившийся откровенно заданным, с определенным набором хороших качеств. Схематичным, а потому холодным, не заде­ вающим читателя за живое. В заданность впадает и Эдуард Русаков в новелле «Листья падают с кленов» (1987, № 4). Есть здесь трагическая коллизия (ос­ лепленная ревностью невеста, в небезызве­ стные годы репрессий, доносит в органы на своего жениха), есть чисто новеллистиче­ ский эффект; на старости лет бывшие воз­ любленные по иронии судьбы оказываются под общей коммунальной крышей. Но и здесь ощущается, пусть более умелая и профессиональная, нежели у Н, Чемезова, сконструированность, заведомый авторский расчет. Добро и зло в рассказе как бы рас­ писаны, четко персонифицированы в образах героев — Александре Ивановиче и Эльвире Гавриловне. Да и мораль — как правило из учебника. В то же время, сами образы только обозначены и выступают лишь как функции новеллистического действия, а не живые люди. А вот в новелле «Недоразумение» (1987, № 4) Э. Русаков, наоборот успешно дока­ зывает, что даже в самых, казалось бы, нереальных сюжетных обстоятельствах можно избежать заданности. А обстоятельства этой истории таковы, С главным героем рассказа, замминистра Ва­ силием Лукичом, возвращавшимся из слу­ жебной командировки, случилось недора­ зумение. Накануне, на прощальном банкете в его честь, Василий Лукич крепенько вы­ пил и в промежуточном пункте посадки, мучимый похмельным синдромом, попытался через какого-то сомнительного типа при­ обрести спиртное. Результат же оказался плачевным: Василия Лукича ограбили, ос­ тавив без денег, документов и дубленки. Не смог он доказать свою высокую чиновность потом ни в милиции, ни в психбольнице, ку­ да был доставлен с диагнозом «острый ал­ когольный бред». Анекдотичность ситуации, к счастью, не увлекла писателя на путь максимального использования содержащихся в ней коми­ ческих эффектов, хотя герой и оказывается в смешных и нелепых положениях. Понадо­ билась она автору для того, чтобы попы­ таться увидеть лицо, облеченное властью, без наглухо застегнутого чиновничьего мун­ дира в новой совершенно обстановке, кото­ рая заставляет на многие вещи взглянуть совсем иными глазами. И, наверное, для того, чтобы показать начавшийся в душе героя процесс очищения от шелухи вель- мсжности и бюрократизма, — подскажет догадливый читатель, но, будучи отчасти правым, — все-таки ошибется. Василий Лукич и в самом деле специфи­ ческое больничное существование принял как нечто отпущенное ему свыше во искуп­ ление былых грехов. И он добросовестно несет свой невольный жребий: моет полы, дежурит на кухне, на трудотерапии клеит конверты. А после трудов непривычных, но праведных, засыпая, умиротворенно «вну­ шал сам себе, что пройдут годы, и он, ра­ зумеется, вернется в нормальную жизнь, в свое министерство, к своим государствен­ ным делам — но никогда, никогда не забу­ дет эти дни, данные ему для испытания ду­ ха, и он никогда не забудет об этих стра­ дающих людях...» И снилось Василию Л у ­ кичу, «что он — во главе государства, и будто бы издает многочисленные декреты и распоряжения, облегчающие тяжкую участь несчастных душевнобольных, и он даже заплакал во сне от умиления». Автор, однако, не торопится и читателя настроить на сей умилительный лад, хотя недоразумение, наконец-то, разъясняется, а Василий Лукич благородно прощает ви­ новников своих злоключений. Вот тут-то, проявив тонкое художническое чутье, Э. Русаков и добавляет к поведению своего героя последний штрих, который уводит от наметившейся было заданности и с которым все становится на свои места, обретая худо­ жественную логичность и психологическую достоверность. «Все забылось, растаяло в памяти, выветрилось и развеялось москов­ ским .ветром...» — с печальной иронией кон­ статирует автор, заглянув в ближайшее бу­ дущее героя, вернувшегося на круги своя. И этому полному возвращению в привычное состояние веришь безоговорочно, ибо тыся­ чу раз проверено и доказано, что, как бы ни меня.лся человек в особых, экстремаль­ ных обстоятельствах, вернувшись в при­ вычное русло, он быстро восстанавливает себя, прежнего. И можно быстро переклю­ чить человека из одного жизненного реги­ стра в другой, но невозможно так же быст­ ро духовно и нравственно его переориенти­ ровать. Об этом, к сожалению, слишком часто за­ бывают некоторые литераторы, манипули­ руя внутренним состоянием человека с лов­ костью фокусника. Александр Вушков в рассказе «Умирал дракон» (1987, № 5), используя средства фантастики, задается, в сущности, той же целью, что и Э. Русаков: проявить и раз­ венчать бездуховность современного праг­ матика. Преуспевающий инженер (без пяти минут главный на крупном строительстве) Гаранин едет на собственных «Жигулях» в «райцентр за новым назначением. В доро­ ге с ним тоже случается невероятное про­ исшествие, только уже не бытового, а ска­ зочного характера: он попадает в подзем­ ный дворец к... Змею Горынычу. Змею любопытно побеседовать с представителем человечества, посмотреть, кто он такой. Ве- седа эта выявляет человека, попирающего всякую нравственность в достижении цели, личность настолько же сильную, волевую, деловито-активную, насколько и душевно не развитую. Но и Гаранин получает воз­ можность с помощью волшебства увидеть себя и свои поступки со стороны и как бы изнутри. И возможность эта действует на него поистине прозревающе. Оказавшись, наконец, на свободе, он решается вдруг на совершенно невероятный для него поступок; подобно художнику Пиросмани, бросившему к ногам возлюбленной «миллион алых роз», Гаранин засыпает тротуар перед домом лю­ бимой девушки всевозможными цветами.' Я уж не говорю об откровенной вторич- ности такого поворота, я только еще раз обращаю внимание на фальшь подобного рода мгновенных метаморфоз. Мне могут возразить: на то, мол, и фан­ тастика, сказка, чтобы преподносить чудес­ ные превращения. Ну, во-первых, и в сказ