Сибирские огни, 1988, № 7

Ты глядел по утрам в зеркало и порою не узнавал своих глаз — острых и ясных глаз дипломированного инженера человеческих душ. На тебя из зеркала смотрел чужой, страшный, сморщенный огнем зависти человечишка, старикашка, гномик — весь из злости, неутоляемого честолюбия, мичурински выращенного в тебе тщеславия и болей в пече­ ни. «Я ли это?» — спрашивал ты себя, но не успевал ответить на этот вопрос. Тут же звонил, или приходил, или просыпался в твоей квартире, а позже в твоей душе — бородавчатый и заводил все ту же навязчи­ вую ахинею о твоей непризнанной окончательно гениальности, единст­ венности, ненагражденности и всемирной известности. И ты не мог проснуться! Если тебя кто-то и знал в Сингапуре, Бочатске и на Комодских островах, так это были все те же бородавчатые. Они есть везде, их следы обнаружены даже на снегах Килиманджаро! Дорогой, теряемый, а возможно, и потерянный уже друг мой! Посмотри, что проделал с тобой бородавчатый: а) подменил тебя почти всего, отредактировал твое тело и душу, включая одежду; б) ты и раньше писал только о себе самом, но раньше ты был настоя­ щим! А теперь, пиша о себе, ты пишешь о том, что нужно бородавчатым, ибо они тебя подменили! Страшно? Если не страшно, то знай, что ты полностью заменен. Они отредактировали каждую клеточку твоей исторической памяти, вломи­ лись в твои гены... Поплачь со мной, если у тебя есть чем плакать, поплачь о том деревенском отроке, который был так светел, так ослепи­ тельно чист, что на этот пугающий свет твоей будущности не могли не слететься все черные нетопыри, все подлые вампиры, все пыльные ноч­ ные бабочки, все бородавочники,— чтобы угасить, не дать ему развивать­ ся,^ переделать его, отредактировать, исказить твой лик, довести его до той пугающей ветхости и старости, до той квазимордической изморщен- ности, потухшести, которая если теперь встречается с молодым талан­ том, то последний от одного ее вида теряет веру в жизнь, становится циником и бездарью! Да и обходят тебя молодые, как обходят путники зловонное болото или свежезаложенный скотомогильник, а разговоры с ровесниками ты давно уже сводишь к нудным пересказам подробностей анализов собст­ венной мочи. Страшно, Василич! Они, редакторы, построили плотину на Оби, чтобы залить ту дере­ веньку, о которой ты намеревался написать гениальный роман. Они снесли кинотеатр Маяковского, о котором была у тебя задумка создать поэму. Ты ее потом написал, но она, будучи реалистической, оказалась столь же стандартной и безликой, как новое здание кинотеат­ ра. Они населили твой возлюбленный пригородный лес энцефалитными редакторами под видом клещей! Они поили тебя до мертвецкого состояния и не давали похмелиться до одиннадцати-четырнадцати часов следующего дня! Они приучили тебя к самоистязаниям в бане, полной микробов и голых людей, вид которых только еще раз подчеркивал несовершенство и сморщенность твоего тела!.. (Василич! Идут редакторы, я кончаю!) Знай, что со мною это им не пройдет! Можно разбирать Шилова, можно лечить его белыми бородавками, можно не публиковать его роман, но н и ч е г о нельзя сделать с моей талантливостью, ибо со мной ее тут нет, а где она — я не скажу, (Да никто и не догадается спросить!) Памятники, Василич, на твоем пути показывают в другую сторону. Твой, которого в мешке не утаишь! Шилов.