Сибирские огни, 1988, № 6
ждали, когда мы, что называется, припрем вас к стене... — Это не в ваших интересах, — вставил Чедуганов. — Чего теперь говорить о моих интере сах, когда все вверх тормашками летит! — Вверх тормашками летит неправда, которая, как вы сами говорите, мучила вас всю жизнь, — сказал Овсянников и, до став из папки написанное Бовиным «При знание», зачитал вслух; — «В действиях своей молодости глубоко раскаиваюсь, му чительно переживал, но не хватало муже ства их официально обнародовать». Теперь у вас появилась такая возможность — на конец-то освободиться от этого груза. Бовин поглядел на него затравленно, перевел взгляд на Голикова, потом на Че- дуганова, просипел севшим на мель бари тоном: — Лихо у вас дело поставлено; трое на одного! — Не трое на одного, — возразил Го ликов, — а правда против неправды, один на один. Но мы ушли в сторону: что же было в действительности после Млавы? — Хорошо, я все расскажу, я дейст вительно устал от неправды, все расскажу, а там что будет, то и будет. Сам не по нимаю, зачем после Млавы надо было мне придумывать про отправку на Восточный фронт. На самом деле нас в Млаве по грузили в феврале или в начале марта 44-го года в вагоны и отправили вовсе не на восток, а в западном направлении... — Весь полк или только вашу батарею? — Нет, я говорю о батарее. Правда, в нее добавили еще людей из другой бата реи этого же 621-го артдивизиона. Ехали долго, так как железнодорожные центры Германии были тоже разрушены и завале ны от бомбежек. Через несколько дней прибыли в город Аахен — это крайний за пад Германии. Да я уже называл его в сво ем признании... — Там, где писали про работу в хозяй стве у бауэра? — Да, про бауэра мне было легко при думать, поскольку за время пребывания в Аахене я хорошо изучил окрестности и знал, что в хозяйствах немецких крестьян батрачат русские парни и девушки... — Так, понятно. Продолжайте. — В Аахене нас сначала поместили в школу, где мы прошли карантин, потом перевели в стандартную казарму. Здесь ве лась строевая подготовка, изучалась мат- часть орудий... — Вы не оговорились; велась строевая подготовка? — Именно, да. Не знаю, зачем это дела лось, но так было. Когда нас поселили в казарме, меня определили денщиком к унтер-офицеру Утцу, я получал ему паек, ходил на городской рынок за свежими продуктами. Пропуск давался разовый, на несколько часов... — Так, понятно. Эти детали можно опу стить, Скажите, во время службы у нем цев вам доводилось сочинять стихи? — Стихи? — Бовин скользнул языком по белому налету на губах. — Ну, какие же там могли быть стихи? Постоянно точила мысль, что ты в стане врагов твоего наро да. До стихов ли было! — Нам тоже так представлялось, что вроде бы не до того, но тут обнаружился один ваш стихотворный автограф... — Н-не помню, чтобы занимался этим. Можно взглянуть? Голиков повернулся к Чедуганову. — Это можно, однако-то, — кивнул тот. Прошел к столу, порылся в овсянников- ской папке, извлек трюнутый желтизной фотоотпечаток в половину почтовой от крытки — с него глядел молодой щеголь, гладкий, сытый, с пышной, обихоженной шевелюрой, в сером пиджаке в крупную полоску, с цветастым кашне на шее. Показал снимок Бовину. — Узнаете? — Для родных фотографировался, в Случевск потом отправил. Там взяли? Чедуганов вместо ответа повернул фо тографию обратной стороной, прочитал вслух надпись: — В память другу Василию Пожневу от Васи Родионенко. Помни дни нашей сов местной жизни. Пройдут наши юные годы Шумной и бурной волной. За счастье и радость свободы. Может быть, мы погибнем с тобой. На память я оставляю Свой двадцатилетннй портрет. Судьбы своей ведь я не знаю, Но помни — мы друзья на весь век! 22 марта 1944 г. В. Родионенко. Бов.ин сидел, огрузнув над столиком, прикрыв ладонью глаза, точно свет зимне го серого дня слепил его. В наступившей тишине стала слышна степенная поступь настенных часов. — По молодости кого только в друзья себе не запишешь, — прог 01 ворил наконец, поднимая глаза на Голикова. — Он что, тоже дал на меня показания? Голиков оставил его вопрос без ответа, спросил в свою очередь: — Что можете рассказать о Пожневе, о ваших взаимоотношениях — тогдашних и теперешних? — О каких теперешних? — вскинулся Бо вин. — Я сто лет не знаю, где он и что с к 1 И 1 м! — Вы спокойнее, — посоветовал Голи ков, — я не имел намерения что-то припи сывать вам, просто спрашиваю. Итак — о Пожневе. — Я готов, пожалуйста. Да. Начать, на верно, надо со Случевска. Там я с ним общался как-то мало и припоминаю его смутно. Помню только, что был он коре настый и подвижный. Начало его службы у немцев тоже не вспомню, мне кажется, что в полку «Десна» он появился позже меня. Возможно, месяца на два. И служил не со мной, в другой батарее. До Клинцов, до города Клинцы, то есть до октября или ноября 43-го года, я не припоминаю, где находился Пожнев... — Что было в Клинцах? — Это было не в самих Клинцах, а под Клинцами. Однажды через расположение нашей батареи, мимо одинокого домика с сараем, где мы как раз находились, про следовало несколько повозок с убитыми карателями. Человек восемь или девять, и среди них некий Половинкин, которого ставили в пример верности немецкому командованию. Оказалось, эти люди из батареи, в которой служил Пожнев... — Как вы об этом узнали?
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2