Сибирские огни, 1988, № 6

— Художники, по-моему. Боттичелли — итальянский, а Роден... Не­ мецкий? — Эх ты. Огюст Роден — великий французский скульптор прошлого века! А ведь ты — не из худших. Более того — ты даже не из средних! А что же тогда про них говорить?! Д а ведь ты — студент Московского университета! Нет слов!— старушка в шутейном возмущении воздела очи горе.— То есть слова, конечно, есть, но, на всякий случай, воздер­ жусь. Бедные вы, бедные, во что вас превратили... Артур смущенно посмеивался: всегдашние издевательства Елизаве­ ты Андреевны на эту тему несколько расстраивали его. «И правда, надо в Третьяковку сходить,— подумал он.— Посмот­ реть хоть этого Родена». — Ну, хорошо, мальчик мой, старуха тебя утомила, скажи спасибо за обед и ступай домой. Чем займешься? — По идее, надо бы в квартире прибраться... — Господи, как вы язык изуродовали! По идее! Идея — это что-то высокое, даже высшее, это такое слово, что его раз в год надо произно­ сить, а у вас оно с языка не сходит. Я давеча у нас в подъезде слышала, как один парень другому говорит; «По идее, на пять бутылок пива хва­ тит!» По идее! Кошмар! Следи за собой, Артурик; не опускайся до плеб­ са... Ну иди, иди, завтра к трем жду обедать... Подумай о друзьях, о Москве... Елизавета Андреевна вышла за внуком за порог, проводила его взглядом и, когда он спускался по лестнице, в спину перекрестила его. Всю жизнь Елизавета Андреевна на людях высмеивала верующих, громко называя их «недоумками», и если б кто-нибудь увидел ее в эту минуту, старушка была бы чрезвычайно смущена. Про себя она давно решила; «Конечно, бога нет, но кто может знать это наверняка?» ...С утра Стальной выпил, но было мало. И не просто мало, а курам на смех: граммов триста. А он чувствовал, что сегодня-то как раз надо много, очень много, до «отключки», до «отруба»: злость распирала его и надо было заливать. Проснулся П 0.3ДН0, тяжело, похмельно, с трудом сел на койке — и увидел на своей тумбочке письмо. Сразу понял: от матери. Стало сов­ сем скверно. Не хотел и раскрывать, но все-таки пересилил себя, ра­ зорвал конверт. И каждое слово — как зубная боль! Все то же самое, вся эта дребедень чертова! Ноги у ней гудят, еле ходит; на кроликов мор напал — дохнут один за другим; у Татаровых баня сгорела, бедуют теперь; у избы венцы вот- вот провалятся, председателю сказала, а он отмахнулся — уборочная, мол, не до тебя; Анисьин сын машину купил, вот ведь какие теперь в деревне заработки, раньше и думать о таком не смели; а перед дождем в локте так и ломит, так и ломит, спасу нету, раньше Федосевна помо­ гала, а теперь ни в какую: «Бабоньки, говорит, и не просите, меня уж участковый стращал, так стращал, посодим, говорил, по статье за неза­ конное лечение»; а после уборочной обещали кино по три раза на не­ деле привозить, так что молодым теперь раздолье, гуляй — не хочу; а еще Анисьин сын у Макеевых старшую, Настьку, сосватал, осенью свадьба, девка хоть куда и баская; намедни опять сват-покойник приви­ делся — строгий такой, неразговорчивый, в пиджаке, к чему бы это?.. И как всегда: вернулся бы ты, сынок, больно я плоха стала, а в де­ ревне теперь очень даже хорошо жить можно. Стального бесили эти письма, после них он ходил раздраженный, опасный. Он ненавидел деревню — люто, оголтело. Началось это давно. Он шестой класс кончил, и мать Стального — тогда, впрочем, еще Венечки — уломала соседку, тетку Наталью Т ата­ рову, чтобы взяла мальца город посмотреть. Тетка Наталья ехала на неделю к двоюродной сестре, а у той муж в горисполкоме большой . че­ ловек, квартира-громадная, Й-Венька попал туда — как в сказку! Л^фт, ю