Сибирские огни, 1988, № 6

мнимой — другая биография и слова из характеристики, данной в колонии; «О бъяв­ л ял голодовку, участвовал в групповом из­ биении заключенного, вскры вал себе вены в локтевом суставе». Хочется спросить, когда и как появилась у вас, Марченко, версия Освенцима, не на другой ли день после того, к а к вскрыли вы себе вены в локтевом суставе? Но я вас не остановлю . Больш е деталей, М арченко, пускай завтра, когда я раскрою перед вами другие страницы записной книж ки и все докум енты ,— пускай завтра обернутся эти детали против вас. Вы похоронили своего отца на несколько лет раньш е времени. Д а, вы застави ли его погибнуть в первые дни войны. А он был жив. Воевал, а потом, когда война кончи­ лась, работал председателем Ореховского горсовета. К сож алению , дальнейш ая его судьба мне неизвестна, но я уверен, что ж изнь его, в отличие от вашей, не н уж д а­ ется в исправлениях, и не нужны ему не­ сущ ествующие подвиги и биография, кото­ рой у него не было. Вы застави ли мать мучиться в концлаге­ ре. О ттуда, где в действительности она, как известно, не была, вернулась она, по вашим словам , полутрупом, без ресниц и бровей и почти без волос и кое-как жила на лекарствах и уколах. А мать ваш а ум ер­ ла в Д онецке в 1963 году, быть может, оттого, что сын у нее с двадц ати лет не выходит из заключения. Побольш е деталей, Марченко. Чем боль­ ше их, тем омерзительней все ваши сказки. Вот только хочется мне спросить, оста­ лось ли что-нибудь дл я вас святое? П ам ять ваших родителей или Освенцим, тот, кото­ рый был на самом деле. И вы хорошо зн а­ ете о нем — из книги «СС в действии» и из других книг, что дали вам информацию для искусно выстроенной вами легенды. Вдумайтесь в эти слова. Освенцим был, и, кто знает, м ож ет быть, и номер этот, 81425, тож е был у какого-нибудь семилет­ него узника, сожж енного в крематории. А вы украли этот номер и присвоили себе его страдания и продаете их сейчас по час­ тям — в письмах, в выступлениях, в ин­ тервью ж урналистам . П л ата за них — вни­ мание и уваж ение, которых жизнью своей настоящ ей вы добиться не смогли. Ваше имя знаю т сейчас сотни людей, и настоль­ ко дорого вам положение «того самого Марченко, который...», что вас на пути к нему ничто не остановило. Вы р ассказали мне, как, простояв шесть часов в парке Горького, вы пошли в кафе с фронтовиками. Они, танкисты, были в числе освобож давш их Освенцим. Вы под­ нимали в каф е друг за друга бокалы и д о ­ говорились впредь, в Д ень Победы, стоять рядом. Д а что там , разве только в них де­ ло. С колько настоящих героев ж али вам руку и обнимали вас, преклоняясь перед страданиями, которых вы вовсе не испытали. Хватит сказок, Марченко. Д авай те гово­ рить начистоту. Отодвинете ли вы в сторо­ ну обвинения в кощунственной лж и или со­ знаетесь во всем, испытав хоть какие-то муки совести? Д а полно! Неведомы они ему. Когда мы встретились на другой день для оконча­ тельного разговора, он и не пы тался сопро­ тивляться. Нет, с тем ж е хладнокровием и цинизмом, с которым писал когда-то на из­ готовленных им деньгах «банковский билет фальшивый», говорил он и сейчас, глядя мне в глаза, без тени смущ ения: — Освенцим фальшивый. Во имя чего д ел ал он все это? Вместо ответа поведал он мне поначалу «филосо­ фию снежного кома», так хорошо мне зн а ­ комую и слыш анную уж е не одн аж ды от людей, оправды вающ их слабость свою и бесконечные свои ошибки. Вся ж изнь его подобна снежному кому. К атится ком с горы и все больше на себя н ам аты вает снега, и не остановить его и не раскрутить обратно. С начала он сказал, что был там. Потом нуж но было н азвать время и номер барака. А потом появились подробности, начались письма и выступле- ния, и не мог он больше отказаться от своих слов. И, самое главное, не хотел. Т ак шло время, и настолько большим и прочным стал этот ком, что, пож алуй, с тех пор, как он освободился из заклю чения и работал худож ником -оформителем , не было рядом с ним людей, которы е бы знали его истинную биографию — от начала до кон­ ца. Д а ж е среди людей самы х близких — в его новой семье. Верили все, и сам он, каж ется, уж е тож е верил в свою выдумку. Т ак и не понял он, что вовсе не безобидна его лож ь, что она отвратительна. Д а, наверное, уж е и не поймет. Ведь он не только не считает себя неправым, но и пы тается внушить себе, и мне внушить пы тался, что делает нужное дело: кто, мол, р асскаж ет детям об уж ас ах Освенцима? Ч то ж , отвечу. Тот, кто был там. Или д аж е тот, кто не был. Но никак не от первого лица. И не требуя за свой рассказ рукоплесканий, славы , цветов.^ Э тот очерк уж е написан, и дело идет к самому финалу. Каким ему быть? Кто-то, размыш ляя о возмож ной концовке, скаж ет, что стоило бы наполнить ее большей страстью : заклеймить порок позором... или как там еще?— выж ечь каленым ж елезом и сделать тем самым авторскую позицию бо­ лее четкой. Нет, каж ется, более расплы в­ чатого пож елания автору, чем пож елание более четкой авторской позиции. А если р а ­ зобраться, всегда ли она обязательна, всег­ д а ли возм ож на д аж е — четкая? Не оста­ вить ли автору право сомневаться, отыски­ вая трудную истину, адресовать читателю — и себе!— вопросы, вовремя обры вать соб­ ственный голос? Не хуж е ли, когда от не­ умения выводить или, точнее, «неимения» четких выводов, но от сознания, что они непременно долж ны быть сделаны , п оявля­ ются в очерке общие места и скучные мо­ рализаторские сентенции? Т ак мы ссорим­ ся с читателем, взобравш ись на печатную трибуну и поучая его оттуда. А он ж дет такого отношения: «Я знаю не больше, чем ты; я точно так ж е не понимаю многого и хочу вместе с тобой разобраться в проис­ ходящем, в тебе, в себе, в нас, а право писать мне дает лишь то, что мне, в силу моей профессии, легче вы разить наши мыс­ ли, нашу боль и надежду». Что ж е к асает­ ся большей страсти, то, мне каж ется, если мы расцвечиваем повествование об «отри­ цательных героях» очень уж гневными эпи­ тетами, то даем возмож ность читателю ска­ зать: это не про меня, не про нас, это про какОГО.'ГО'чуждого нам негодяя.нМы про-