Сибирские огни, 1988, № 5
А чего ничего,— махнул тот рукой, половчее перехватывая ав томат, и шагнул в темноту. Еще несколько мгновений Куликов слышал его шаги, и потом все стихло, лишь где-то на юго-востоке приглушенно ухали тяжелые орудия. Ночь заканчивалась. Это можно было понять по той особенной све жести, которая исходит от зелени под самое утро, и по медленно светле ющему небосводу на востоке. Томительно тянулись минуты, казавшиеся Викентию Изотовичу не скончаемо долгими и тревожными. Казалось, целая вечность прошла с той минуты, как Сыромятин исчез в темноте. Куликов отлично понимал, что теперь, в создавшейся ситуации, вся его будущая жизнь, судьба его человеческая, зависит от старшины, которого он по воле нелепого случая чуть было не подвел под военный трибунал. Викентий Изотович вспом нил недоуменно-вопросительный взгляд Сыромятина в блиндаже и тот мгновенный испуг, который пережил старшина, когда понял, в чем его подозревает подполковник особого отдела... Болела грудь. Хотелось освободиться от тугой повязки, вздохнуть в полную силу, остудить свежим воздухом запекшуюся, горячую рану. Куликов пошевелился, устраиваясь поудобнее, и вдруг очень явственно, рядом, услышал немецкую речь. И в ослепительно короткое мгновение страшная догадка: старшина предал. Выдал его немцам и теперь ведет их сюда. Уже не обращая внимания на боль, Куликов резко повернулся на живот и вскинул автомат. Было лишь одно желание — первым уло жить предателя. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Ефим Петрович в деревню пошел не сразу. Вначале он дал большой круг по лесу и, лишь убедившись, что Куликову никакая опасность не грозит, быстро зашагал пологой ложбинкой, которая, он это знал, упи ралась одним своим концом в ту самую опушку, из которой он минувшей ночью вел наблюдение за фашистскими танками. Казалось, что было все это несколько лет назад, вместе с колючим взглядом Куликова, арес том и суровым допросом в блиндаже. Деревушка появилась неожиданно, словно выросла из-под земли. Ефим Петрович залег на пригорке, пристально вглядываясь в темные контуры домов. Ни единого звука не доносилось до него, ни одного огонька в окне не удалось разглядеть Сыромятину. Казалось, деревня вымерла напрочь, вместе со скотиной, собаками и птицей... И все-таки он был осторожен. То и дело останавливаясь, прислуши ваясь к каждому звуку и шороху. Сыромятин скатился с пригорка, пе ресек шоссе и, наткнувшись на плетень, пополз вдоль него. Перед самым домом затаился еще раз. Что-то его все-таки настораживало в этой ти шине, смутное чувство опасности холодком поднималось от живота. Но и ждать уже было нельзя; на востоке явственно обозначилась широкая полоса близящегося рассвета, а Ефим Петрович хорошо понимал, что еще до восхода солнца обязан вернуться к подполковнику. Согнутыми костяшками пальцев он тихо побарабанил по стеклу. Был уверен, что его не услышат, но там, за белой занавеской, сразу же угадалось какое-то движение. Отпрянув в сторону, схоронившись за простенком, Ефим Петрович не сводил глаз с окна. Наконец, занавеска дрогнула и сдвинулась в сторону, в окне показалось встревоженное женское лицо. Увидев Сыромятина, сразу же выступившего из своего укрытия, женщина почему-то напугалась, даже отступила в глубь ком наты. Ефим Петрович, однако, значения этому не придал. Махнув в сто рону входа, он пошел к двери. Немного обождав и оглядевшись, легонь ко толкнул дверь ногой — она оказалась открытой. Тут бы ему и насто рожиться; с какой же это с’гати в прифронтовой полосе женщина держит свою дверь ночью открытой? Ефим Петрович не насторожился. Он уже спешил, стараясь обогнать рассвет, с каждой минутой все явственнее обозначавшийся на востоке.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2