Сибирские огни, 1988, № 5

донышке жила все же вера, теплилась — попал в окружение, а то и к партизанам вышел... Радоваться в те времена всем миром умели, как и горевать, впрочем. Пошла она с тем треугольником из дома в дом, по­ несла свою радостную весточку. А как же иначе? Похоронка не одной ей пришла. И сколько бабьих глаз надеждой в тот день засветилось, и сколько новых сил для жизни прибавилось — кто измерял? Конечно, в семье не без урода... Пришла к Татьяне Калашниковой, а та и на порог не пустила. Чего, мол, по дворам таскаешься? Зачем минувшее бере­ дишь? Отболело, мол, и ушло, а ты тут со своим треугольником. Гос-спо- ди, не вспоминать бы, да куда от этого денешься — взяла уже Танька, успела, мужика-татарчонка к себе в примаки. Ну да бог ей судья... А и письмишко-то было — меньше двадцати слов на полстраницы в клеточ­ ку.^ «Степушка, родная. Жив я. Потом все подробно опишу. Береги де­ тей. Сама берегись Поклон всем сродственникам и односельчанам. Твой Ефим». Вот и все письмо это. Оно до сих пор у Степаниды Ильи­ ничны хранится. Совсем пожелтел листок, истерся на сгибах, а нет до­ роже бумаги для нее, чем этот листок из обыкновенной ученической тетради. Вторая похоронка через полтора года пришла. Парунька, пока сугроб напротив их дома перевалила, два раза упала. А Степаниде Ильиничне возьми и подумайся; тяжела, мол, ныне у нее почтовая сумка. И если б знала она в ту минуту, ведать могла, как и в самом деле давила Парунькино плечо эта распроклятая сумка со стандартным бланком похоронки на Ефима Петровича Сыромятина. И как увидела Степанида Ильинична виноватые Парунькины глаза, так сразу и торкну­ лось ей в сердце: на этот раз — правда. Поверила... А как было не пове­ рить? Даже на самом-самом донышке не было теперь веры в чудо: вто- рой-то раз? И опять ошибка? Больше половины мужиков из села с перво­ го раза повыбивало, с первого и— навсегда, а тут... Нет, надеяться ей в этот раз было не на что. И загоревала-затосковала Степанида Ильинич­ на так, что уже жизнь с трудом через себя пропускала. Работу всю исполняла — куда денешься, а только ничем не жила. Так, как заведен­ ная, передвигалась, механически ложку ко рту несла, а ни вкуса, ни запаха не чувствовала. И чем бы все это кончилось — неведомо, не слу­ чись каким-то приблудным цыганам в село забрести... Пришла к ней старая-престарая цыганка кусок хлеба просить или картошек там с де­ сяток, потому как тоже они с голода помирали. Глянула эта цыганка на Степаниду Ильиничну и ничего просить не стала. Самоволкой села за стол и говорит: мол, денег не надо, золота не надо, картошки не на­ до, дай руку — я тебе так погадаю. Взяла руку, выщупала глазами каж­ дую морщинку и складку, даже под большим пальцем чего-то просмат­ ривала и говорит Степаниде Ильиничне: мол, золотая ты моя, по мужу убиваешься, схоронила ты его? Второй раз уже схоронила, сердечная моя? Вижу я это, все вижу, серебряная... А только напрасны слезы твои, сердце обрываешь без причины — жив твой муженек, ненаглядная, фри­ цев бессчетно убивает и скоро весточку тебе об этом подаст... В общем, наговорила-наворотила та старая цыганка, всю душу извела, а как уш­ л а— посветлело на душе у Степаниды Ильиничны. Словно бы броню какую, панцирь железный с сердца-то сняла. Потом уже, годы спустя, узнала Степанида, что цыганка, прежде чем к ней зайти, у Колуновых побывала, что через дорогу от них жили, там все и выведала-проведала, да ведь какая разница. Главное, цыганка та, доброго ей здоровья, на­ дежду Степаниде Ильиничне подарила, а с этакой подмогой чего было не жить... В холодных сенях загремело ведро, дверь широко распахнулась, и вот он, Ванятка, любимец бабушкин. — Явился, голубок?— улыбнулась Степанида Ильинична.— А мы тут все глаза проглядели. Ванятка, в добротной дубленке, джинсах и рыжей ондатровой шап­ ке, с красным шарфиком на шее, был по понятиям Степаниды Ильи­ ничны писаный красавец. Ее не смущали ни курносый Ваняткин нос, ни веснушки, зимой и летом прописанные на нем...