Сибирские огни, 1988, № 5

в совхозы коллективные хозяйства слиш­ ком глубоко залезли в государственный карман и годами ходят в неоплатных дол­ жниках, признает, что председатель колхо­ за «Заря коммунизма», требуя повременить год-два с намеченным переходом, смотрит на этот процесс шире, по-государственному. Сначала сам колхоз должен окрепнуть, то есть стать самоокупаемым, а потом затевать необходимую перестройку. Ивлев в недоумении: почему Кузьма Ни­ колаевич не высказался на бюро до конца и теперь действует не по убеждению? Ока­ зывается — и это убедительно показал пи­ сатель, — Родионов побоялся взглянуть на общую установку сверху по-своему, исходя из реальной в районе обстановки, побоялся действовать творчески, в душе оправдывая себя необходимостью быть партийно дисци­ плинированным, а Ивлеву сказал, что тогда он не сумел свое убеждение обосновать. Явно лукавил Родионов, отложив решение вопроса д о общего собрания колхозников, хотя и знал, что колхозникам в этот период от совхоза выгоды большой не было, да и растущий из года в год долг государству не стимулировал к самоотдаче. Подстерегала их и другая неожиданная беда. Работать за деньги, как рабочие в городе, колхозни­ ки согласны, если за эти деньги в магазинах можно купить все необходимое. « — Денежки есть, — говорит Ефим. — Вот купить на них нечего, вот беда. Э то ж в город приходится ездить за каждой ме­ лочью. Шутка сказать!» Сложным для Родионова оказался этот вопрос и в личном, и в общественном пла­ не. Да и не одному Родионову, как затем выясняется, пришлось трудно. К образу низового партийного работника обратился В. Шукшин. И трудности на этом пути испытал в полную меру, так как в Кузьме Родионове увидел живые черты ру­ ководителя, далекого от шаблона, уже проявившегося в нашей литературе. Затронул В. Шукшин и целинную эпопею, побуждая читателей трезво взглянуть на это необходимое в те годы дело. Не про­ стой выглядит у него и эта проблема. Иван, только что приехавший в Боклань, на свой вопрос: «Много ли у вас целинни­ ков?» — получает такой ответ: «Было спер­ ва много, сейчас меньше стало. Одни раз­ бежались, других туда вон за Катунь пере­ бросили. У нас ведь ее почти не было, це- лины-то. Так зашумели тогда: «Давай, давай!» А дали бы столь же техники, сколь с ними пришло, мы бы ее сами распахали, залежь-то. Техники много понавезли...» Именно: давай, давай! Под эту сурдинку и травы, и солончаки, как известно, распа­ хали и людей излишек прислали, а технику не на всю мощь использовали. А когда уро­ жай сняли — на самом деле небывалый по стране, — хлеб девать некуда было. И ле­ жал он ворохами в полях, на станциях под открытым небом, прорастал и гнил, на что без слез смотреть было невозможно. Ивлев, второй секретарь райкома, возму­ щен: в колхозе полторы тысячи человек, а пять-шесть человек воруют ворохами почем зря, и никто ничего не замечает! «Этого я не понимаю! — восклицает он. — Какая-то куриная слепота напала на всех». Кузьма Родионов остро, болезненно пере­ живал все вокруг происходящее, а тут еще дочь Марья. Нелегкие взаимоотношения у него с нею сложились. Ч то-то Кузьма в ней проглядел и теперь казнится... Марья умна, независима, необыкновенно красива, что неоднократно подчеркивается. Но главное — поет она на редкость хорошо. «При первых звуках песни, необычайно верно выбранной, — рассказывается в рома­ не, — у Ивана заболело в груди — сладко и мучительно. Пела Мария хорошо — про­ сто, тихо, точно о себе рассказывала. А Иван так и видел: стоит русская девка в сарафане и просит матушку: «Не брани меня, милая, не надо...» — Ах, ты! — Иван посмотрел на Родио­ нова. Тот сидел, накоршунившись над сто­ лом, печально смотрел в стол. Наверное, много он прощал дочери за ее песни...» И вдруг возникает авторское взволнован­ ное, идущее от души слово: «Ах, какая же это глубокая, чистая, не­ рукотворная красота — русская песня, да еще когда ее чувствуют, понимают. Все в ней: и хитреца наша особенная — незлая, и грусть наша молчаливая, и простота на­ ша неподдельная, и любовь наша неуклю­ жая, доверчивая, и сила наша — то гневная, то добрая... И терпение великое, и слабость, и стойкость — все...» Тут уже не только о песне — о характере русском, просто и умно, словно бы общий ключ к разным героям романа, как бы из­ начально не могут они быть однозначными. Та же Мария. Натура цельная, артисти­ чески одаренная, ей бы на сцену, в дело, ей предназначенное, окунуться, а она, беспеч­ ная, успела чуть ли не трижды замуж выс­ кочить. Последний — Ивлев, честный, тонко все_ чувствующий человек, преданно любя­ щий Марию. Но Марии чего-то недостает, она увлекается мальчишкой, учителем, толь­ ко что приехавшим в Боклань на работу. «Дура ты, дура, — негодует Иван, сам не­ равнодушный к Марии. — От такого мужи­ ка отбрыкиваешься». Родионов, вместе со многими узнав об этом, выгнал учителя из села, а с Марией поговорил «по-отцовски», дал ей пощечину... Многое и сразу как-то обрушилось на Родионова: колхозы с их неустроенным хо­ зяйством, колхозные воры с их неистреби­ мой жаждой наживы, судьба неопытной дев­ чушки, жены учителя, человека с «нежными глазами» и с нечистой совестью, дочь, ко­ торой уже не мог ничего простить — Ив­ лева, зятя, он высоко ценил и верил ему. Все это обрушилось на не совсем обычного в те времена секретаря райкома, и сердце у него не выдержало. Последняя сцена ро­ мана — похороны Кузьмы Родионова, речь на могиле, отношение к скорбному событию многих из окружения совестливого и дея­ тельного, думающего секретаря райкома, в самом деле незаурядного человека. Основ­ ная сюжетная линия романа со смертью Родионова и завершилась. Но остались проблемы, поставленные вдумчивым и на­ блюдательным писателем. Проблемы сель­ ской молодежи, актуальные до сих пор, как и экономически целесообразная колхозная перестройка. Здесь, как и в некоторых рассказах писа­ теля этого же времени, рядом изображают­ ся и городские, и деревенские молодые лю­ ди. С одной стороны — учителя Майя Се­ меновна и Юрий Александрович, с другой