Сибирские огни, 1988, № 5

— Ишь ты, спохватился,— усмехнулся в усы Ефим Петрович,- А вообще, если правду сказать, натощак лишь два дурака поют: поп да петух. Зорька, до сих пор лежавшая на сухой подстилке, начала подни­ маться. — Ленива, ох и ленива же ты у нас,— укорил ее Сыромятин.— Похо­ же, даже сено жевать тебе в тягость. На пойло рассчитываешь — не рас­ считывай, много не получишь... Молодая нетель, словно бы догадавшись, о чем ей говорил хозяин, сунула голову в ясли, громко фыркнула и долго потом выбирала клок сена повкуснее. Так-то оно лучше,— одобрил ее Сыромятин, сгребая совковой ло­ патой коровьи лепешки и мокроту в одну кучу.— К весне, глядишь, яд- рена-матрена, и соломка в великую радость покажется. Управившись возле скотины и задав ей корм, Ефим Петрович под­ живил огонь в печурке, помешал узкой, деревянной лопаточкой в чугуне: картохи еще жестко стукались друг о дружку, требуя дополнительной варки. А Ваське, борову на выданье, как говорил Сыромятин, уже невтерпеж: мечется по клетке, злобно хрюкает и грызет деревянный пол — подавай, дескать, законную похлебку. Ему подхрюкивает из при­ гона молодой Васятка — полугодовалое порося. Васькины дни сочтены — до первых серьезных заморозков. И кормить его теперь особо — резона нет: заплывет жиром, так что на кислый борщ постного куска не сы­ щешь. Ну а Васятку надо подкармливать, он в рост идет. Пока доваривались картохи, Ефим Петрович вторую утреннюю папиросу выкурил. Но теперь он умостился на широкой темной лавке возле небольшого оконца, через которое обозревал улицу за своим огородом и добрый кусок озера, ь который эта улица упиралась послед­ ним домом Никифора Лукьянова. Детвора, разбивая морозный воздух звонкими голосами, носилась по чистому снегу, падая в его легкие, пуховые объятия. И мнилось Ефиму Петровичу, что совсем недавно! словно бы вчера, бегал по сугробам и он, сопливый Ефимка, таская за собою на веревочке тяжелые деревянные санки. Вроде бы и голос его еще не отзвенел по-над озером, и следы на снегу от его самокатных валенок до сих пор сохраняются. И так тяжело вздохнулось, так глухо и больно ухнуло что-то внутри — жизнь-то прошла... Вот здесь, у этого озера, с одной стороны, и у великой реки — с другой, прошли-пролетели все семьдесят два годочка, за вычетом трех лет, что воевал он германца во вторую мировую войну. И если каждый месяц, каждый день и час взять по отдельности, то тянутся они, тянутся — конца не видно, а огля­ нулся и сложил их вместе — единым мигом пролетели, так что один десяток лет от другого не враз отличишь... Сыромятин не без труда подхватил ведерный чугун с горячей плиты почувствовав руками и спиной каждый его килограмм. Раньше-то и не задумывался, весит он там чего или нет. И все-таки осиливал он пока этот вес, не половинил его, подгоняя под свои стариковские силы. Размяв картоху с отрубями и дав хорошенько остыть, Ефим Петро­ вич накормил свиней и уже в последнюю очередь, перед уходом в дом, плеснул варева в собачью плошку. Шарик, наперед знавший свою незавидную очередь, терпеливо отсиживался в конуре, сопровождая каждый шаг хозяина преданно-голодным взглядом. Управился? — спросила дома Степанида Ильинична, едва пере­ двигая разбитые ревматизмом ноги от печи к обеденному столу. — Слава богу,— снимая ватник, ответил Ефим Петрович.— Мороз ноне серьезный был.-Я двери в стайку едва отпер. — Оно и видно: окна-то как разузорило. — А нетель наша как бы к февралю, ядрена-матрена, не окоровилась. — Да ну? — удивилась Степанида Ильинична. — Бока у нее порасперло,— Ефим Петрович, сидя на табуретке не без труда стягивал валенки.— Что те дирижабль стала... — Теперь бы ей пойла погуще надобно, за двоих ведь ест.