Сибирские огни, 1988, № 4

Он веток и листвы навал — расьнуровал, кляня медвежий скрад, измазал кровью руки. Наьцупав карабин под туьнею, порвал все торока — схватил! Затвором клаьгнул — встал и в белый свет, чтоб страх (иль зверь!] скорей отстал, пальнул... Осечка! «Тьфу, охотнички. В округе медведи, а они... Но стоп, с чего я взял, что зверь залег в кустах! Ведь если он припрятал добычу, то придет уже на запаьнок...» Он быстренько содрал охотничий мешок с седла, нашарил в нем запасные патроны — стрелял, стрелял, стрелял. И лишь листвою прядал от выстрелов лесок. Выцеливая кроны и видя, как порой отстреливает ветвь, он чувствовал себя опять зверовиком и даже был бы рад, когда б над тальником, зануркав, засопев, сейчас привстал медведь. А дальше все путем: Канунников свой новый рюкзак опорожнил, прорвал в нем две дыры — и деда посадил. «Ишь, опыт поисковый не позабылся весь»... — поклажу взняв на плечи, он на ходу открыл, что не намного легче в Москве был рюкзачок. И началось: бугры, ручьи да ветровал. Тропа сама собою вилась, как мысли нить: трудила, но вела. Старик стонал, потом уснул. Обстала мгла. Но вот пошла уже дорожка за тропою, а там из-за стволов сверкнули огоньки. Споткнулся о ведро у прясла. Забрехали вдали незлобно псы. Примчались, обмахали хвостами — и ушли вновь в сторону огня. Избенка в два окна. Певучие мостки. В затылок дед вздохнул: «Однако, спае меня...» V I Канунников ссадил на нары старика. Раздался долгий скрип, и со свечой в проеме двери возникла вдруг фигурка паренька — послышался то ль вздох, то ль приглушенный всхлип. «К водичке бы меня, однако, отнесли б...» — сказал старик. «Что, взрослых нету в доме!» — Канунников спросил. «Не, только я один», — ответил паренек. Сруб. Темень. Сухость. Кроме двух ванн по сторонам да лавки, ничего. Мальчишка тронул кран — и запах родника, и сырость никому не ведомых глубмн в сруб ворвались... Старик сидел мертво и так же в ванну лег. Канунников — в другую. Ложась, он оьцутил струю тепло-тугую, но холодком вода пообдала его. Мгновение еьце с ней обвыкался он, но тут же от ступней к предплечьям потекло блаженство по костям — резервное тепло. И, растворясь в тепле, он впал в нетяжкий сон... Во сне он поднят был и, как плохой пловеь*, поддерживаемый (кем только!] с двух сторон, проплыл из ванны в дом... Ударил свет в стекло. Как вынырнув из тьмы, Канунников проснулся от тяжести в ногах. Там кто-то шевельнулся. Подумал: может, пес! Но разглядел: малеьг. Вот дернулся, вот сел — спросонья потянулся и распахнул глаза. Вчерашненький. Раскосый. По-азиатски смугл, скуласт и тонколиь^. Глазенки с желтизной, как у сибирских лис, но — мешаных кровей: светловолосый. В кого бы это, а!..