Сибирские огни, 1988, № 4

лировала миниатюрной пилочкой неестественно длинные ногти и ляп­ нула это без всякой надежды произвести впечатление, и все промолча­ ли. Когда-то я не стал бы с ней связываться, но сейчас ложь ее показа­ лась мне кощунственной, и я, измученный собственной ложью, решил дамочку отстегать. — Поза и чушь! — мрачно сказал я.— Вы только что с иезуитским наслаждением сплетничали об одной нашей общей знакомой, а теперь хотите убедить меня, что вам неинтересно было бы заглянуть в ее пись­ мо, которое бы она послала Казанскому... Чушь и поза!.. Из глаз дамочки в мою сторону исторгся ядовитый дымок. — Фи, как грубо! — кисло улыбаясь, сказала она.— Вы, Федя, толстокожий мужик. С матросскими девками у вас, возможно, такие фортели и проходили, а здесь... Грубо, грубо... Хозяин квартиры, бывший до женитьбы, кстати говоря, своим в дос­ ку парнем, провожая меня до двери, укоризненно посмотрел на меня. — Зачем тебе это правдоискательство, Федя? Ты вот сейчас уда­ лишься, а мне теперь этих бабенок успокаивать. Огрубел ты там на сво­ их пароходах... Придя домой, долго не мог успокоиться от досады, что не сумел дос­ тойно ответить на «толстокожего мужика». Вытащил из стола самодель­ ный дневник, переплетенный в грубую холстину. Заскрипело перо, по­ катил бочку на паршивую дамочку: «Матросские девки!.. Отрастила, понимаешь ли, аршинные когти и строит из себя черт-те что!..» Уже полная луна таращилась в окно — а я все сидел, склонившись над бумагой, подобно седому Пимену. Все, что накопилось во мне за год, выплакал, как в жилетку, своему дневнику! Решился Томке честно обо всем написать... «Милая моя Томка, что я наделал! Почему тебя в ту ночь не удержал в своей каюте?.. Думаешь, я Дударя с ножом ис­ пугался? Нет, не только это! Было еще и другое, в чем я себе и самому признаться боюсь... Не прощай меня, Тома!» Пимены, Пимены!.. Ночью, когда уши заткнуты тишиной, когда мел­ кий дождь шумит по крыше, а мокрая ветка стучит в окно и требует правдивого вымысла,— способны вы превратиться в кого угодно!.. Веч­ ный трус становится отчаянным храбрецом. Отъявленный негодяй вдруг возьмет и ласково погладит ребенка по голове. Забитый, обиженный днем — ночью расправит плечи и начнет швырять в лицо своему могу­ щественному вредителю гневные слова обличения. Пропащий лентяй, не слезая с дивана, перевернет гору, а нищий промотает миллион! Роб­ кий влюбленный, бледнеющий от одного только вида своей возлюблен­ ной, начинает вдруг выкрикивать страстные слова и бесстыдные прось­ бы... Но все это — ночью, когда мысли ясны, а речи бессвязны! А нас­ танет утро — и высветит лишь жалкие крючки и закорючки, да смятую простыню... Написанное Томке письмо разорвал в мелкие куски. Ж а л ­ кий я человек. Утром, ничего не сказав матери, отправился на студию просить сно­ ва взять меня на работу. А то черт знает до чего можно докатиться, дома-то сидючи!.. 2 . Профессия у меня — не дай никому господи, собачья, одним словом. Но я ее люблю. Никаких повторений, и никогда не знаешь, что ожидает тебя через час, два, и тем более через день или неделю. Свистнут, как в пожарной части: «Шкенберг! На съемку!..» — и вперед! Летим, спе­ шим, всюду опаздываем и везде успеваем. Короче, марафон, которому дали старт, а про финиш забыли. Моя мать на полном серьезе утвер ждает, что я из-за своей бродячей профессии жениться не могу. А, действительно, когда? Мы живем с матерью в двухкомнатной квартире, в старом деревян- ном доме. На ее, женской, половине уютный полумрак, желтеющие фо- 23